то пошло. Адиет, если совсем уж правду. Круглый, да еще и с веревочкой на боку. Ради одного придурка отпустить семерых матерых волков?
– Пусть убираются, – повторил Владимир зло, губы еще кривились. – Я не стану множить славу врага. Битва забудется, а про поступок Отрока певцы начнут слагать песни. А вот хрен им!
Они мчались и мчались, только однажды Добрыня дал коням остановиться, напоил водой из ручья. С седла не слез, оглядывался по сторонам в странном нетерпении и тревоге.
Мир свеж, зелен, небо чистое, вымытое коротким дождиком, а далеко на западе солнце опускается к виднокраю, но еще оранжевое, полное жизни.
Сердце сжалось. Жизнь бушует, запахи кружат голову, щепка на щепку лезет, а мужчины уходят из жизни в расцвете мощи и жизненной силы… Сегодня закончился срок. Две недели истекли… Истекут в полночь. Наверное, в полночь за его душой и явится этот…
Сбоку прозвучал встревоженный голосок:
– Что-то случилось? Ты потемнел весь.
– Весна, – прошептал он. – Весна.
– Весна? – не поняла Леся, но подтвердила с торопливой надеждой: – Да, как скажешь!.. Это в самом деле весна!..
– Весна, – повторил он. Ноздри дернулись, грудь жадно раздувалась. Леся почти видела, как воздух тугими струями устремляется в его легкие. – Всегда весна… Здесь и везде… Среди мурманских скал и деревьев без веток, но с листьями на вершине…
– Это в Царьграде такие? – спросила она жадно. Даже руки прижала к груди, словно удерживая выпархивающее сердце.
Он произнес со странной ноткой:
– Или в Багдаде, не помню…
Сказано было с такой отстраненностью, без напускной важности, что она в самом деле ощутила трепет во всем теле. Добрыня бывает в сказочных землях за тридевять морей, бывает часто, не в диковинку, а по делам, когда в привычку и звери небывалые, и чудеса заморские…
– Какой же ты умный, Добрыня, – прошептала она. – Как же ты все это знаешь… А я вот дура-баба…
Он сказал серьезно:
– Зато красивая.
Она остолбенела, даже оглянулась по сторонам:
– Ты… о ком?
– О тебе, вестимо, – ответил он, в то время как глаза жадно обшаривали виднокрай.
Теперь она нахмурилась, ища издевку, ибо никто не говорил ей такое никогда, и не мог говорить, видя, как она выдирает столетнее дерево с корнем и несет на одном плече домой для печи.
– Добрыня, это ты так шуткуешь?
– Нет.
– Добрыня…
Он оглянулся, увидел ее лицо, пояснил уже обыденно:
– Да посмотри в озеро, дура. Ты рослая как королева, у тебя стать как у королевы, у тебя прямая спина и прямой взгляд. Разве ты похожа на этих румянощеких хохотушек, которые годны только подносить королевам – да что там королевам, их старшим слугам! – воду для умывания?
– Но эти девки… – пробормотала она, сбитая с толку, – как раз и есть писаные красавицы…
– В деревнях, – фыркнул он с непередаваемым презрением. – У простолюдинов! А у тебя – королевская красота! Будто ты не видела, как на тебя смотрели!
Она вспомнила горящий взгляд то одного встречного героя, то другого, ей тогда почудилось, что иной вот-вот готов встать перед ней на колени, но это ведь только почудилось…
Вспомнила и то, что никто не смел ее задеть в корчме, хотя других проходящих женщин с хохотом хватали и пытались усадить на колени. Это других женщин шлепали по заду, им пытались залезть за пазуху, но на нее только смотрели… а если на них падал ее взгляд, то все опускали головы, отводили взоры.
А Добрыня в жадном нетерпении все торопил коня, Леся едва успела ударить своего под бока каблуками, а то так и бросит ее в чужих краях, забудет, что обещал в родные земли…
Коня он остановил на ночлег, когда багровый диск еще висел в небе. Равнину покрывали красноватые тревожные тени. Леся украдкой поглядывала, как он отпустил коня, собрал хворост. Что-то особенное чувствовалось в каждом его движении. В ее груди трепетно вспыхивали часто-часто то страх, то надежда.
Огонек пошел по веточке с первого же удара огнива. Добрыня опустился на землю, могучие руки обхватили колени. Пламя пошло грызть мелкие веточки, перекинулось на крупные сучки. Глаза витязя неотрывно смотрели в огонь, словно видели там дивную жизнь.
Пламя бросало на его лицо багровые блики. Надменно выдвинутая челюсть уже, на взгляд Леси, не есть высокомерие, а просто явное мужество, что на виду, что зримо всем и каждому. А что кому-то не нравится… так Добрыня и не собирался всем нравиться.
– О чем ты думаешь? – спросила она наконец.
Сердце стучало все чаще. Вокруг них сгустилось напряжение, Леся даже испуганно смотрела по
