насчет чуйств! Ты хороший боевой друг, Леся! Сильный и надежный, без соплей. А на удачу мы должны… Иначе вся жизнь будет черной.
Он наложил поверх попоны седло, быстро и умело затягивал ремни. Брови сшиблись на переносице, все еще над чем-то напряженно думал. Ей показалось, что в глазах витязя страх разросся, захватил уже половину лица.
Когда Леся взобралась в седло, он уже сидел верхом, оглядывался по сторонам в нетерпении. Как только она разобрала поводья, он повернулся спиной к реке, глаза его жадно обшаривали пустой виднокрай.
Леся оглянулась на чернеющий на закате замок. Плечи ее содрогнулись, из горла вырвался нервный смешок. Добрыня спросил встревоженно:
– Случилось что?
– Да так, померещилось…
– Что?
– Глупость несуразная.
– Какая? – настаивал он.
– Подумалось вдруг, что мы ж были в его власти, – ответила она, отводя глаза. – Мог бы все одно нас казнить.
Добрыня опешил:
– Как это?
– Ну, взять и задавить нас камнями. Или превратил бы в камень и меня.
Конь под Добрыней пошел шагом, постепенно начиная ускорять шаги. Добрыня с тревогой смотрел в ее усталое лицо.
– Тебе нездоровится. Как же он мог велеть такое, когда слово дал, что отпустит, если угадаешь?
Она ответила так тихо и смущенно, что за порывами встречного ветра он едва расслышал:
– Он же злодей.
Добрыня ахнул:
– Но это же… Это же закон! Закон, который внутри нас. Его даже самый лютый злодей преступить не в силах. Чтоб такое преступить, надо быть таким преступателем… таким… преступающим… преступником, что я даже не знаю!.. Нет, ты хоть и верный друг, но ты, уж прости… тупая баба. Не может существовать мир, коль люди бы перестали держать слово!
Конь, чуя острые шпоры, рванул в галоп, словно тоже старался уйти от мысли, что может существовать такой подлый и отвратительный мир, где найдется злодей, что не сдержит слово.
На стене Золотой Палаты очистили место для захваченного оружия. Под звон золотых кубков, смех и выкрики на вбитые в бревна крюки вешали дорогую саблю Жужубуна, золотой чекан Уланбега, стрелы из самшита, усыпанные яхонтами кинжалы, парадные щиты, шлемы…
А Претич и Волчий Хвост, сталкиваясь головами, орали друг другу, спорили, расплескивали вино из кубков. Морщась, Владимир слушал горячую речь Претича:
– Зачем Отроку это было, а? Зачем нужно?.. Всем по всей необъятной Степи видно, что он прав, что не пошел с этими долбоклювами!.. И везде видно! И всем!.. Тогда не видно было, тогда… а теперь видно! Ну и сиди в своем ханстве, радуйся!.. От края Степи и до края говорят, что он мудрый…
Волчий Хвост сказал деловито:
– Мог бы прибрать к рукам все остальные ханства. Они ж все без голов нынче…
– И без рук! – выкрикнул Претич. Он мотнул головой, седые волосы взлетели как водопад, красивой лавиной обрушились на плечи. – Все самые сильные полегли!.. Остались только женщины и дети! Приходи и бери под свою руку!.. Свое ж войско в целости!.. Нет, не понимаю.
Он развел руками в таком широком жесте, что плеснул вином в сидевшего с другой стороны Коневича.
Волчий Хвост требовательно повернулся к великому князю:
– Что делать будем, княже?
– А что советуешь, – сказал Владимир, – что советуешь ты, старый и опытный воитель?
Он смотрел в честные глаза воеводы и видел ответ. Да, в интересах земель киевских надо всех восьмерых исказнить лютой смертью. Лучше всего посадить на кол, чтобы мучились долго. Не ради утехи своего сердца, хотя сладостно видеть, как враг корчится в муках, а дабы устрашить будущих, кто захочет идти на Киев… Да только эти слова должен произнести он, князь Владимир. А сам воевода такой позор перед воинской честью на себя брать не хочет.
– Что делать, – сказал он, морщась как от зубной боли. – Пошли кузнеца, пусть раскует. Прямо так в дерьме пусть садятся на коней – дать им по лошаденке! – и пусть едут к чертовой матери.
Волчий Хвост отшатнулся. Вид у него был таков, что не верит собственным ушам.
– Княже! Так это ж заклятые враги!.. А после того, как в дерьме их извозил, думаешь, добрее станут?
Владимир огрызнулся:
– А что предлагаешь ты?
– Княже, – возразил воевода с достоинством, – ты не прав, прости за резкость. Ты дурень, если уж на
