Болезнь «вылезла» наружу…
Лежу под капельницей в общей палате человек на двадцать для рядового состава. Офицерские палаты переполнены. Рядом лежит солдатик лет восемнадцати, желтый, как лимон.
Капельница монотонно капает. Кап, кап, кап — шестьдесят капель в минуту, и так больше двух часов. Задремал… Снится лес, озеро. Утки плавают, рыбка плещется. Окуньки стайками гоняют мальков. Красота!.. Но что это? Кто-то плачет? Открываю глаза. Солдатик тихо всхлипывает.
— Ты чего, боец? — Нет ответа. — Звать-то как?
— Андрей.
— Так в чем дело, Андрей?
— Сейчас описаюсь.
Когда в тебя вливают четыре литра физраствора, поневоле в туалет потянет. Первый раз под капельницей я пролежал без проблем. А вот второй раз уже через пятнадцать минут медицинскую утку запросил. Потом еще пару раз. Неудобно просить, а куда деваться?
— Тяжко? Посудину чего не попросишь? — спрашиваю Андрея.
— Просил, не несут.
Мимо проходит медбрат — из выздоравливающих бойцов. Хватаю его за руку.
— Земляк, парню совсем худо, утку принеси.
Тот посмотрел на Андрея.
— Потерпит, салага.
Сжимаю руку бойца.
— Ты меня, видимо, не расслышал? Как фамилия?
— Младший сержант Бутенко.
— Так вот, младший сержант Бутенко. Если через три секунды посудины у парня не будет, ты до конца службы будешь героически разносить больным и раненым ночные горшки. Понятно излагаю?
Через пять минут Андрей с благодарностью смотрел на меня.
Подошел Бутенко — забрать утку.
— У тебя что, мочевой пузырь — «наливник»?
Андрей — с извиняющимся взглядом:
— Так получилось.
— Так получилось, — передразнивает его Бутенко. — Как я ее понесу? Хоть отпивай.
И тут Андрей жалобно:
— А можно еще одну?
Пауза. Я посмотрел на Бутенко, он на меня. Оба захохотали, да так, что получили замечание от медперсонала:
— Тише, товарищи! Здесь больные. А вам, товарищ майор, должно быть стыдно. Устроили балаган…
Я извинился, но через десять минут, когда объяснил причину нашего веселья — немного приукрасив рассказ, — смеялась вся палата, даже тяжелобольные. Но задорнее всех смеялся Андрей.
И в болезни есть свои радости…
Лечение шло своим чередом. Утром — капельница, в обед и вечером — уколы. Кроме этого, я ежедневно выпивал четыре литра воды с аскорбиновой кислотой и глюкозой. Главное в лечении — больше пить, причем понемногу, но часто.
Мне организовали барокамеру. Барокамера — это большая бочка с окошечком для общения с врачами. Очень эффективная штука. При ослабленном организме хорошо помогает. Лежишь в ней, а тело насыщается кислородом. Красота! Правда, после первого сеанса, узнав, что с кислородом в госпитале напряженка, я от барокамеры отказался.
— Чего отказался? — спросил меня Евдокимович.
— Неудобно как-то. Тяжелораненым бойцам она нужнее.
— Тебе виднее, — пожал он плечами…
Через три недели активного лечения меня перевели в офицерскую четырехместную палату. Вроде и спокойнее, но в общей палате с рядовыми бойцами я чувствовал себя комфортнее…
Тахир навещал меня почти каждый день. Я ворчал на него:
— Чего приходишь? Подхватишь заразу, что тогда? У тебя через три месяца дембель.
— Меня ни пули, ни болезни не берут. Я заговоренный, — с улыбкой отвечал он.
Действительно, он был заговоренный. Три года в Кандагаре и — ни царапины, ни инфекции! Кроме того, окна его комнаты даже осколки от душманских снарядов не брали. Всякий раз после обстрелов я менял стекла, а у него в комнате за два года всего одно окно треснуло. Когда в октябре 1987 года в нашу группу прибыл Александр (тоже выпускник КАИ), я предложил ему занять комнату Тахира.
— Переселяйся. Комната заговоренная!
Александр переселился, а на следующий день после очередного обстрела в его окно влетел осколок от «эрэса»…
— Ну что Александр Петрович, билирубин[98] почти в норме. Через недельку будем готовить вас к выписке, — сообщил мне лечащий врач.
— Через неделю? А раньше нельзя? — спрашиваю его.
В палату вошел начмед.
— Как дела? — спросил он у врача.
— Да вот, товарищ майор в бой рвется.
— Куда торопишься? — обращается ко мне Евдокимович.
— На свободу с чистой совестью, — шучу я. — Ну, а если серьезно, то все бока отлежал. Почти месяц на кровати валяюсь. Надоело. Чувствую себя нормально.
— При гепатите минимум месяц нужно вылежаться. Так что не суетись, отдыхай, — охлаждает мой пыл Евдокимович.
Я жалобно смотрю на него.
— Хорошо, — соглашается он, — через пару дней возьмем кровь на анализ, если будет в норме, выпишем. Действительно, хватит тебе плацкарту занимать. Мест в госпитале не хватает. В день по пятьдесят больных самолетом в Ташкент отправляем.
Мое выздоровление пришлось на пик эпидемии. Вирусный гепатит, брюшной тиф, малярия… Случались и смертельные исходы, даже среди врачей. Один хирург, оперируя раненого бойца, случайно скальпелем порезал себе палец. Летальный исход. Как потом выяснилось, у бойца был гепатит.
Лечащий врач ушел, начмед остался.
— Евдокимович, ты мне популярно объясни, как жить теперь. Ну, там режим, диета и прочее.
— Популярно? Это можно. Для успешного восстановления твоей печени, — начал он, — необходимы три главных условия: режим труда и отдыха, положительные эмоции и диетическое питание.
— В Кандагаре всего этого в избытке, — прерываю его. — Режим труда и отдыха «идеальный». До обеда мы «мочим» «духов», после обеда — они нас. «Положительных эмоций» — с избытком, особенно после ночных обстрелов — можем одолжить. Диета — «сервис просто загляденье, отдан мухам на съеденье», — шучу я.
— Смышленый малец, — в тон мне отвечает Евдокимович. — Сам все понимаешь. Ну, а если серьезно, диета — не самое главное в восстановлении печени.
Удивленно смотрю на него.
— Да, да, не удивляйся, — продолжает начмед. — Посадишь печень на паровое питание — она только этого и будет требовать. Чуть не то съел — и принимай лекарства. Поэтому печень нужно нагружать. Аккуратно, конечно, понемножку: селедочку, черный хлеб, сальце и тому подобное. А вот куревом не увлекайся. В бане тоже поаккуратнее, особенно в парилке себя не перегружай. Но вот что категорически запрещено, так это алкоголь. Минимум полгода — ни-ни! Кто будет предлагать, посылай куда подальше. Понимаю, что в условиях войны без него тяжко, но выбирать не приходится.
