Мария оттопырила нижнюю губу и притворным обиженным голосом пропищала:
– Купить мне шубу.
– Помилуй, да ведь весна!
– Шуба – понятие растяжимое, – мечтательно проговорила она. – Это у тебя вон живот греет и зимой и летом! А я?..
Я слегка обиделся и сказал:
– Живот тоже растяжимое понятие.
Но шубу я все-таки пообещал. С первой же получки. К своему стыду, я вспомнил, что ничегошеньки не подарил невесте. Забыл впопыхах…
Мария тут же отошла от стола и потерлась об меня, как кошка.
– Вот теперь я тебя люблю, дорогой!
В этот момент звуки саксофона из комнаты резко оборвались. Послышался звук падения, какие-то шлепки и грохот.
– Убью, фраер! – взревел голос Василька. – «Таганку» давай!
Я в одних трусах выскочил из комнаты. Судя по звукам, Леньке приходилось нелегко.
И точно! На ковре была куча мала. Дядя Миша пытался растащить дерущихся. Толстые барышни упоенно визжали. Виталька с Ларисой испуганными истуканами замерли у окна. Я почувствовал на голом плече пухлую ладонь тети Раи.
– Иди, касатик, иди, – спокойно проговорила она. – Какая же свадьба без драки? Мы уж тут как-нибудь сами…
Опять, значит, русские народные традиции! А если Ленька падет жертвой этого народничества?
Лезть в самое пекло мне не хотелось, и тут у меня мелькнула спасительная мысль. Я тряхнул головой и запел, вспомнив свое давнишнее выступление в ресторане «Полевой стан»:
– Тага-анка! Все ночи…
Клубок тел на ковре дернулся и окаменел, словно по нему пропустили электрический разряд. Между Ленькиных ног просунулась репейная голова Василька. Он открыл рот и раскатисто подхватил:
– …полные огня…
Мы допели песню до конца. Публика миролюбиво расселась за столом, потирая бока. Виталька с Ларисой зааплодировали.
– А у тебя ничего получается, – сказал Рыбкин. – Может, ты и мою любимую споешь?
– Ему к жене пора! – вступилась за меня тетя Рая и вытолкала за дверь.
Там меня поджидал дядя Миша со складным туристским стаканчиком.
– Глотни для храбрости, – он понимающе мигнул желтым козлиным глазом.
Мне обожгло гортань, я пару раз споткнулся об мотоцикл и пробрался в полутемную спальню.
– Маш! – шепотом позвал я.
Никто не отзывался.
– Ты спишь?
Я похлопал по кровати. Никого. Я встревожился. Наконец мои пальцы нащупали нос законной супруги. Из него вырывались равномерные порции теплого воздуха. Мадам Еписеева, намаявшись за день, спала сном праведницы.
Я включил настольную лампу и с нежностью посмотрел на жену. Она лежала, подтянув ноги к подбородку. Я решил не будить ее. Из комнаты раздались залихватские звуки саксофона. Неужели Ленька опять за свое? Еще одну песню мои связки просто не выдержат! Но вслед за мяукающими звуками послышался дробный перестук женских каблуков.
– Их! Их! Их! – послышались визгливо-придурошные голоса кузин.
Тимирязьев резко сменил ритм. Послышался басовитый страдающий голос тети Раи:
– Охуе…
Ничего себе! Тетка, видно, разошлась не на шутку! Тимирязьев послушно дудел на саксофоне вторым голосом, а усатая женщина продолжала страдать:
Ох, уехал мой сердешный!
Наеба… Но я бантик повяжу,
Палец в жо… Палец в желтеньком колечке,
Я посса… Я по садику брожу!
Песня была нескончаемой и убаюкивающей. На словах «Только сра… Только сразу сообщи!» я уткнулся в теплую спину мадам Еписеевой и заснул.
Глава 47
Все хорошо?
