Ты ж вон какой здоровый! Сколько их было?
Считал я, что ли? Я не математик.
– Много, наверное, – снова улыбнулась Марина, так и не дождавшись ответа. – Повернись-ка к свету, сейчас мы тебя подреставрируем…
Она извлекла из косметички пару тюбиков и принялась усердно мазать какой-то дрянью у меня под глазами. Я ощутил приятное пощипывание.
– Ну вот, так-то оно лучше, – пробормотала Марина, закончив экзекуцию, и достала из сумочки зеркальце. – Взгляни-ка…
Я нацепил склеенные Катькой очки и с опаской посмотрел в зеркало. Результат мне понравился. На меня смотрело несколько изможденное, но вполне интеллигентное лицо гения педагогики с романтичными темными кругами под глазами. Макаренко после битвы с колонистами.
– Теперь я выгляжу как настоящий гений, – похвалил я работу.
– Да, – согласилась Марина, – теперь что-то есть.
– Тогда, может, попробуем еще раз сходить в театр? На что-нибудь менее экстравагантное?
– Нет уж, с меня вполне достаточно одного раза. Ты, Сенечка, – подумать только, «Сенечка»! – меня опозорил. Я ведь сказала Мошкареву, что ты журналист. И вдруг ты исчезаешь. Даже не досмотрев спектакль. Мошкарев едва не убил меня. Волосы на себе рвал от отчаяния.
Тут я вспомнил жиденькие волосенки гения режиссуры и едва не расхохотался. Вовремя удержавшись, состроил серьезную мину и спросил:
– И чем же ты утешила этого озабоченного? Мне, например, вполне хватило бы внимания такой женщины…
Неуклюжий, но комплимент. Марина впервые с интересом посмотрела на меня.
– Враньем. Нет, то, что я ему сказала, на самом деле очень близко к правде. Но Мошкарев наверняка решил, что мне нельзя верить.
– Так что же ты ему сказала? – не выдержал я.
– Что я пошутила насчет журналиста. Ты, мол, мой дальний родственник, с детства страдающий имбецильностью. И твои реакции непредсказуемы…
– Мошкарев, надеюсь, обрадовался? – язвительно поинтересовался я.
– Он попросил больше не водить имбецилов к нему в театр. Они могут все как-нибудь не так понять, а помещением он дорожит…
– Да уж, куда нам до гениев.
Марина оставила мою реплику без внимания. Вместо этого она открыла холодильник и извлекла очередной Катькин кулинарный шедевр. По-моему, это была какая-то рыбина.
– Есть, небось, хочешь?
Я не стал отнекиваться. Вскоре на сковороде зашипело. Мы молча позавтракали. Я засобирался на работу. На вешалке висело выстиранное и высушенное пальто. И когда только Кэт успела?
Одевшись, я выжидательно остановился в дверях.
– Ну давай! – напутствовала меня Марина. – Дуй на заработки!
Я с тоской посмотрел на ее ноги в черных чулках.
– Не расстраивайся! – рассмеялась она. – Как-нибудь встретимся, – и добавила: – Если муж не вернется…
Я вышел из подъезда. В кармане лежали деньги, которые мне всучила Катька («Как-нибудь отдашь…»). В утреннем свете двор казался довольно уютным. Даже качели целы.
«Вот здесь, значит, меня и того», – мрачно подумал я. Интересно, это и в самом деле был Мухрыгин или мне только показалось?
В школу идти не хотелось. Странное дело, мне было неловко. Как я посмотрю в наглые глаза физкультурника? Но идти было надо. Не отдавать же опять урок Сонечке. Да что я, как школьник, в самом- то деле… Надо поговорить с адидасовцем по-мужски. Завести его к раздевалкам у спортзала и… И что тогда? Хрен с ним, как-нибудь само все устроится. Я уже почти пересек двор, как вдруг меня осенило: надо же позвонить Витальке и отменить встречу! И я зашагал назад, к злосчастной телефонной будке.
Интересно, тот грим, что мне наложила Марина, продержится до вечера? Иначе как я заявлюсь к матери своего ученика с такими фонарями? Тут и цветы не помогут.
Вот и телефон. Так, набираем номер. Ага.
– У аппарата? – Виталька подошел не сразу. Голос у него был сонный.
– Виталь, привет, это я…
– Ты что, старик, обурел, в такую рань звонить?
– Скоро одиннадцать, между прочим.
– Вот я и говорю – рань. Ну давай, выкладывай, что там у тебя стряслось…
– Слушай, еще не поздно отменить нашу встречу с этой… как ее… Ларисой, что ли? Я сегодня никак не могу…
На том конце провода повисло зловещее молчание. После продолжительной паузы Рыбкин поинтересовался:
