Старец внимательно посмотрел на бесновавшихся и, пройдя между ними, остановился возле той, с подушкой на голове, которая продолжала кататься по полу.
— Ирина, каждый раз, когда ты мне говоришь подлеца и выгоняешь взашей, ты не сомневаешься в моем возвращенье. Учти — я уйду и не вернусь! Отверни лампу — сидишь у тебя, как на допросе...
— Ну и что! — насмешливо прокричала изможденная и оперлась локтем на выставленное бедро.
— А я, когда вернешься домой, еще больше буду тебя терзать! — завопила Параскева басом.
— Искусство, искусство, — крестился странный подвижник, не переставая улыбаться.
— А я опять к старцу пойду, и он тебя выгонит именем Христовым! — спокойно отвечала Параскева уже по-женски.
— А я говорю: «Да Ирина тысячу себе найдет таких», — а он — что это он так взъелся на тебя, не пойму — говорит: «Да кто ж ее выдержит? Старика со света сжила, сын родной — и тот убежал...»
— «Анну, Марию, Ольгу, Александра, Тимофея, Зою, Тихона, Самсона. Татьяну, Марию, Иоанна, Игнатия, Фрола, Елену, Екатерину, Олега, Нила, Иакова, Тамару, Евдокию...» — читал Таврион.
Старец, накрыв епитрахилью голову валявшейся на полу бабы, прочитал свои заклинания и связал ей полотенцем руки.
— Боюсь! Боюсь! — завыла Параскева басом.
— Ад! Ад! Ад! Ад! — подтвердила дама в каракуле.
— О! — довольно воскликнул юноша, опять раскрутив нитку.
— Ш-ш-ш! — смеялась миловидная девушка.
— Иго-го-го! — закатывался Ваня.
Старец остановился возле Ирининого «садовника» и посмотрел на него. Тот вдруг просительно прижал руки к груди, переломив их в запястьях, и тоненько, жалобно и печально заскулил:
— Вау! Вау! Вау!
Старец накрыл и его и, мельком взглянув на Ирину, вернулся к разложенным книгам.
— Да я же говорю — вам отказано! Что? У нас живые писатели не могут получить, а мы тут вдов будем обеспечивать! Разгар сезона! У нас заявлений больше, чем путевок!
— Только «Отче наш» не читай! — прокатилось по церкви.
— Страшно! — басила Параскева.
— Ну и что? — кривлялась изможденная.
— Ш-ш-ш! — тряслась девушка.
— Так тебе и надо! — назидательно твердила Параскевина женская ипостась.
— Ад! Ад! Ад! Ад! — закрывала лицо дама в каракуле.
— Искусство! Искусство! — соглашался тот, в телогрейке.
— Да и не принимай их больше, Ирина! Они мне как начали на два голоса, перебивая друг друга: «Да она, мол, знаешь что с ним творила! Один раз, — говорят, — на наших глазах, как швырнет чашку об пол, как крикнет: ты старый, выживший из себя ревнивец, маразматик! А он ей ведь и ответить даже уже не мог...»
— Выхожу! Выхожу! Выхожу! — завопил отчаянный голос из бабы с подушкой, и она несколько раз стукнулась головой об пол.
Ирина стояла ни жива ни мертва.
