женой, и она дала задний ход, потому что среди наметенных сугробов развернуться не было никакой возможности — оставалась лишь узкая наезженная дорожка. Машина тронулась, проехала несколько метров и вдруг, заскрежетав, намертво села брюхом на заметенный снегом канализационный люк. Мы с мужем кинулись ее толкать, но она не поддавалась ни на сантиметр. Пришлось Главному присоединиться к нам. Он кидался на багажник с разбега и кричал жене:
— Рви! Рви!
Она неистово газовала, но машина не трогалась. Тогда мой муж попросил меня сесть за руль моей машины, которая стояла на несколько метров впереди попавшего в ловушку автомобиля, подкатиться к нему поближе и связал их буксиром.
— Рви! Рви! — закричал Главный, навалившись сзади всем своим грузным телом изо всех сил на свой автомобиль.
Я и рванула. Что-то крякнуло, хрустнуло, брямкнуло, и я почувствовала, что вытащила из снега улов. Да! Машина Главного сорвалась с места, но тут же раздался крик моего мужа, потом визг жены, я выскочила к ним, и увидела — о, ужас! — они стояли, нагнувшись над канализационным люком, с которого теперь была содрана крышка, а оттуда выглядывала мокрая страшная голова Главного. Они вытащили его, зловонного и несчастного, в самом что ни есть мизерабельном виде, и он побежал скорее домой — мыться. Но света в доме по-прежнему не было, на ощупь он пробрался в ванную, залез под душ. Почему-то газовая горелка была выключена, наверное, это я сделала машинально, выходя из дома, поэтому вода была ледяная, он вылил на себя нечто из бутылки, которая стояла среди прочих по краю ванной, но это, по закону подлости, оказалось не жидкое мыло и даже не шампунь, а косметическое молочко. Липкий, склизкий, жирный, дрожа от ледяного душа, он наконец кое-как вытерся крошечным полотенцем для рук, а мой муж, заметавшись по комнатам, отыскал для него в качестве сменной одежды голубую пижаму, поскольку Главный был весьма и весьма упитанным и низкорослым мужчиной, а пижамные брюки были, во-первых, на резинке, а во-вторых, достаточно короткие. Дал он ему и носки, и трусы, и свитер, и старую, чуть ли не со студенческих лет, широкую лыжную куртку-дутик, в которой иногда чистил во дворе снег, и ботинки, которые оказались Главному велики размера на три.
Я к тому времени уже зажгла свечи, и мы могли созерцать бедного гостя уже при свете.
— Закалился, — попытался пошутить он.
— Ведь Святки, — сказал мой муж, словно что-то этим объясняя.
— А у меня так на роду написано, — вдруг совершенно серьезно сказал Главный. — Так мне положено. По гороскопу. Там черным по белому и написано, что меня в этом месяце ждут большие потрясения, козни рока, но все кончится хорошо. Будет даже еще лучше, чем было. Просто так звезды сложились. Так что мне нужно сейчас затаиться и не вылезать. Да это в твоей же газете было, в “Других берегах”, — кинул он мне. — Ты что, не читаешь ее?
Он пробежал мимо нас и выскочил к машине, которая уже выехала из ворот.
— Как ты думаешь, он теперь будет мне мстить за то, что я был свидетелем? — спросил мой муж.
Но я твердо ответила ему:
— Никогда!
И была права.
На следующий день в редакцию ворвалась разъяренная Аида:
— Кому вы заказывали гороскоп? Кто его составлял? Кто это мне напророчил крах в моем деле?
— Один очень маститый и мощный астролог! — ответила Айка, явно струхнув.
— Мастер астрологии, маг и волхв, — серьезно подтвердила Лара.
— Да это же шарлатан, как вы не понимаете? Вас надули! — завопила она.
— Что ж ты тогда так волнуешься, если все это шарлатанство? — спросила я.
— Так он меня приговорил! Ты понимаешь! Тем, что он написал о крахе профессии, он зарядил слово дурной энергетикой, и она все мне разрушила! Я чувствую, что я внутри — пустая! Живите как хотите, — больше я с вами дела не имею, ничего вы от меня больше о себе не узнаете!
Хлопнув дверью, она удалилась. Кто-то сказал нам, что она подалась в риэлторы. А гороскопы в нашей газете с тех пор пропали. Вместо них мы стали печатать всякие незамысловатые демократичные кулинарные рецепты. Впрочем, это продолжалось недолго, поскольку и саму нашу газету вскоре прикрыли. А мой муж ушел из Большой газеты, и Главный никогда больше не выражал желания праздновать с нами свой день рожденья. Вот такая история.
— А мораль? — разочарованно спросил отец Иустин.
— По вере вашей да будет вам, — четко
