жестикулируя, говорили одновременно. Ваня даже силился читать стихи, стараясь держаться поближе к Валентине, но его, кажется, никто не слушал. Увидев меня, все смолкли.
— Вот и хорошо, — наконец проговорил отец Иустин. — Наверное, нам пора.
— А этого, — сказал милиционер, — я должен задержать... До выяснения личности.
Он ткнул пальцем в Ваню.
Тот выразительно посмотрел на меня:
— Вот, — окатывая всех невинным голубым взором, он поднял сумку с продуктами, которую все еще держал в руке. — Может, перекусим? Там яички, колбаска...
— Гепнулись твои яички, — отозвался Мурманск. Действительно, из пакета сочилась желтая склизкая жижа.
— А это — кто? Это и есть тот братан? — поинтересовался Дионисий.
— Это мой студент. Он приехал сюда пожить, отдохнуть душой... В любом случае — он не виноват.
— А почему у него такой странный вид? — спросил отец Иустин, уходя и жестом приглашая монахов вслед за собой.
— А у Дионисия почему? — ответила я вопросом. — Ну, он просто настрадался от себя самого. Это длинная история. Загадочная душа. Купил лошадь — без хвоста.
— Ему бы помыться, — сказал Иустин-наместник. — Хочешь, я возьму его с собой в монастырь? Чтобы он хоть в ванну окунулся, что ли...
Я сказала:
— Бери.
И они все ушли.
Мы с Валентиной все вычистили и уже далеко за полночь улеглись спать.
— Знаете, — сказала она, — я раньше совсем не понимала монахов. А теперь поняла. Они же не могут дружить, представляете или нет? Не имеют права. Потому что дружба — это всегда пристрастие. У них не может быть и духовного союза. Потому что союз — это привязанность. Поэтому они так строги. Иногда — слишком даже строги. Просто жестоки. Вот как им трудно. Но сердце-то не обманешь...
Я попробовала заговорить с ней о Ване, ну, чтобы она позаботилась здесь о нем, заключила бы с ним духовный союз. Тем более что это такой материал, что никакого сопротивления не окажет. Но она уже спала. Да это и было лишним: Ваня как ушел тогда мыться, так больше никогда не выходил из монастыря. Как забрал его с собой Иустин, так он и остался возле него. А если и обрел себе Хозяйку, то ею оказалась Сама Царица Небесная — покровительница всех честных иноков.
Когда муж мой поминает мне эту историю, заставившую его так волноваться, — ведь я обещала приехать, а сама задержалась на лишний день, — я ему говорю: наверное, для того, чтобы отдать человека в монахи, да еще на Святки, требуется с особой лихостью закрученный сюжет.
А бандит, который вызвал весь этот переполох, так и не появился: должно быть, он добыл-таки себе визу в Эстонию и уехал в родной Кохтла-Ярве к маменьке и братку-близнецу.
И дом мой после этого никогда больше не подвергался разграблению, хотя я так и не поставила на него решетки: знающие люди мне сказали — бесполезно, решетки-то вместе с железными дверями в первую очередь и сопрут, но он и так, по милости Божией, стоит, целехонький, до сих пор и ждет, пока его не превратят в молитвенный скит.
Никифорович, как и предполагал отец Иустин, оказался неблагонадежен для монастыря, поскольку недвижимостью он все-таки обзавелся. Хотя он и принял постриг и живет в монастыре, все норовит, что ни день, хоть вполглазка, мельком взглянуть на свое заветное приобретение. Скользнет взглядом и удовлетворенно вздыхает: “Вот таким макаром, Господи Боже мой, вот таким макаром...”.
Что же касается кота, которого подкормил добрый Ваня, то, как это и было им задумано, он достался Валентине. В конце концов, Ваня же получил за него свой неразменный рубль.
