сзади страшным бандитом, сразу запершим за собой дверь.
— Ну все! Хана теперь Игорьку! — запричитал Мурманск. — Взяли его в заложники. Пытать теперь будут. Обиды лагерные вымещать.
— Будем штурмовать? — как-то вяло поинтересовался Лазарь.
— А ты что думал? Ведь кум же мой. Куманек. Отличник учебы был. На гармони играл.
И они остановились у дверей, чтобы обсудить стратегию.
А игумен Иустин, позвонивший на нижние ворота и узнавший, что Никифорович уехал, да так до сих пор не вернулся, встревожился не на шутку. Он послал келейника по кельям Лазаря и Дионисия, но и тот вернулся ни с чем. Тогда наместник взял ключи от старой Волги, стоявшей в нижнем гараже, раскочегарил ее и отправился самолично на поиски пропавших монахов. Весь город был уже погружен во тьму, завален снегом по самые окна низких изб. Он ехал медленно и осторожно, заглядывая в глубь улиц и проулков, вилявших в сторону от главной дороги. Наконец на одной из них, той, что как раз проходила у подножия холма, на котором возвышался мой дом с окнами, полными веселых огней, он увидел свою машину. Он остановился и полез по холму.
Честно говоря, он был очень зол. Ну что за дела — наместнику вот так ночью бегать за своими насельниками. Наверняка ведь гуляют там, веселятся, совести у них нет — вчера ведь только были в гостях, нет, и сегодня им подавай застолье, байки. Никифоровича бы хоть постыдились — ясно же, что наместник его за ними послал уже больше двух часов назад, так нет... Развинтились! Нет, строгость монаху всегда полезна, а попустительство подстрекает его ко греху. Он уже придумывал прещения, которые ожидают его чернецов в случае самовольной отлучки из монастыря или возвращения после девяти вечера, он уже понял, как надо организовать систему пропусков на нижних воротах, чтобы никто не мог проникнуть тайно и избежать возмездия, он уже представил, что именно скажет сейчас этим своим лжебратиям, так коварно пользующимся его дружбой. Вот еще — драхмы потерянные, заблудшие овцы нашлись, чтобы он теперь их, как пастырь добрый, тащил через ночной буран на своей спине... Наконец, вскарабкавшись и задыхаясь, он вошел в калитку и различил мужские голоса, которые вели бурный диалог. Слышалось что-то такое: “Я драться-то не могу”, “Так это я буду бить, а ты только пугай, размахивай побольше лопатой, а когда упадет, знай залавливай в сеть да вяжи”. Он помедлил, но все же, помолясь, шагнул вперед, завернул за угол к двери и тут вдруг нос к носу столкнулся с красномордым мужиком и с Лазарем, в руках у которого была лопата, а с плеча свисала длинная сеть. Они будто и не сразу заметили его, настолько были погружены в разговор. Он опешил.
— Отец наместник, — наконец изумленно протянул Лазарь. — Зачем ты здесь? Разбойники все-таки забрались в дом, взяли в заложники милиционера...
— Мой кум, — сокрушенно пояснил Мурманск.
Иустин поднялся на крыльцо и с силой нажал на звонок.
...А что же было со мной? Думаете, я на всех порах мчала в столицу в теплом купейном вагоне, отлеживая бока, созерцая заснеженные просторы и прихлебывая горячий чаек с этой вечно назойливо звенящей в стакане ложечкой, — настолько назойливо звенящей, что она сделалась уже литературным штампом? Да как бы не так...
Посадив Ваню на автобус с легким сердцем, что все так славно уладилось, я отправилась за железными дверями, все посмотрела, приценилась и преспокойно вернулась на вокзал. У меня было еще достаточно времени, так что я не торопясь зашла в ресторан, съела салат и, когда настал срок, чинно проследовала на перрон. И тут что-то вдруг стало у меня в душе щемить. Это тревожное чувство все нарастало и нарастало, пока я не поняла, отчего: билета-то у меня не было! Как так? А так: я его так и не купила. Встретила Ваню, напридумывала всяких картин из его будущей жизни, дала ему денег, снабдила всякими наставлениями... Вытеснил он у меня из головы мой билет. Спохватившись, я ринулась снова в ту кассу, около которой его и встретила. Там огромная очередь: конец школьных каникул, все стремятся в Москву, билетов нет... Что значит, нет? Нет — и все! А муж меня ждет поутру? А автобусы в Троицк уже перестали ходить? А на дворе — полдесятого, метель?
Я чуть не заплакала: “Господи, это я во всем виновата, но устрой все ко благу! Обрати все во славу Твою”. Вспомнила вчерашние наставления монахов после их святочных рассказов, возопила: “Собери, как рачительный Хозяин, там, где Ты не рассыпал”.
После моей повинной мне стало легко: должно быть, я с самого начала сделала что-то неправильно, надо было мне Ваню самой привезти, бедолагу такого, непутевого дурня, колобка, который катится-катится неизвестно куда, и все, кому не лень, его покусывают со всех боков, пока не сожрет его окончательно какой-нибудь лукавый зверь. А ведь колобок-то хороший, добрая потрачена на него мука. И теперь что — этот уголовник придет, а Ваня-бомж, проведший полтора года в КПЗ, начнет ему на фене объяснять, чтобы он проваливал, да сплошное кровавое побоище будет... Кончится все тюрьмой.
Я поймала машину и помчалась обратно в Троицк.
Когда я вошла, никто меня не заметил. В доме было примерно так, как после недавнего налета бомжей. Весь пол был залит густой жирной жижей, мутной водой, в которой валялись опилки, гвозди, осколки и даже поленья... Я поняла, что братан-близнец все-таки сдержал свое обещание. Но каково же было мое изумление, когда я распахнула дверь комнаты и увидела, что все — Дионисий в своем диком наряде, Лазарь с сетью, отец Иустин, Валентина, Ваня, милиционер с пистолетом и Мурманск с Эльвирой, — стояли в комнате и,
