— Что нам делать? — спросил я только.
— Ждать.
Что же, ждать нам не привыкать.
Калеб с трудом вывернулся из водолазки, и стало возможно оценить масштабы бедствия. Когда он рывком содрал ее, присохшие раны снова закровоточили. Я приблизился, чтобы посмотреть.
— Ерунда, — сказал он, — сейчас все смою.
— Ерунда? В тебе дыр, как в решете, и пара из них выглядит очень неприятно.
— Вообще-то одна. Пуля была серебряная, но прошла навылет. Повезло мне. Джиа больше досталось — черт, я должен был догадаться, что она вытворит что-нибудь в этом роде. — Калеб бросил взгляд в сторону ванны, но там было тихо. — Она первая почувствовала слежку, но я ей не поверил — комендантский час все-таки… А потом твои друзья просто открыли огонь.
Я открыл рот, чтобы возразить насчет друзей, и закрыл. Что тут можно сказать, чтобы не показаться ни лжецом, ни ренегатом?
Калеб присосался к ране на предплечье и через секунду выплюнул пулю.
— У меня появилась идея, — продолжал он между тем, — я хотел перебросить Джиа через забор, а сам уж как-нибудь разобрался бы. А потом…
— Что потом? — я как загипнотизированный следил, как он высосал и выплюнул вторую пулю со сгустком крови.
— А потом она это сделала. Я не успел сказать «мертвый слэйер», как очутился за забором сам. Знаешь, тогда, на арене «Колизея», я ведь победил ее, но не убил, хотя все этого хотели. Все всегда этого хотят. Пять часов, Уильям, это длилось пять часов, почти до рассвета. Голыми руками и зубами. Кровавый пот просто лился, глаза заливал, на нас живого места не было, сплошные рваные раны. Видел бы ты, как она дралась, — мне по существу повезло, что я в конце концов стоял на ее горле, а не наоборот… Все так орали — убей, убей, Монтеррос встал и указал большим пальцем вниз, только Генри молчал. И Соня. Я сам этого хотел, давно хотел, пока не увидел ее под своими ногами. Никакие деньги этого не стоят. Возможно, на моем месте она убила бы без колебаний, но… Так я потерял награду, хотя на деле взял первый приз, и боюсь, этот «приз» с тех пор считает, что должен мне жизнь. А она мне ничего не должна. Она дала мне больше.
Пули выходили и выходили, в конце концов, осталось три — Калеб изогнулся, стараясь заглянуть через плечо. Я их видел — две в районе лопатки, одна — совсем рядом с позвоночником.
— Не достать. Придется ждать, пока сами вылезут.
— Давай я.
Он посмотрел на меня — не сказать, чтобы недоверчиво, скорее удивленно.
— Давай, ладно, только руками, а то еще крови наглотаешься.
Я осторожно прижал два пальца к ране, к самому отверстию. Вернее, отверстия как такового не было, оно уже успело затянуться — в данном случае, большой минус регенерации. Через пару секунд показалась пуля, она медленно всплывала, разрывая восстановившуюся кожу, и вскоре я смог достать ее. Калеб не дергался, только по коже время от времени пробегала дрожь, как у кота, которого гладят против шерсти.
— Если бы у них было столько серебра, сколько свинца, от нас бы осталось одно воспоминание, — сказал он, делая тяжелый вдох. — Но пуль было только двенадцать. Четыре промаха, одна сквозь меня. И семь… в ней. Блондинка — это твоя?
— Халли, — ответил я, будто это был ответ.
— Она здорово перепугалась, визжала, палила почем зря. Спасибо ей — половину пуль отправила искать случайных прохожих.
— Я передам…
Последняя пуля в середине пути застопорилась. Я слегка подавил пальцами, но она никак не поддавалась, наверное, застряла в кости. Тогда я сделал вдох и приложился к ране.
Мой рот наполнился кровью, но это помогло. Пуля живо выскочила из своего плена. Калеб вздрогнул и негромко выдал такое словосочетание, от которого я чуть эту пулю не проглотил. Я далеко не кисейная барышня, но вряд ли повторил бы это, даже надравшись в хлам.
Опомнившись, я поспешно выплюнул — и пулю, и кровь. Во рту разливался знакомый вкус.
— Никогда не слышал, как ты ругаешься.
— А я никогда не видел, как ты плачешь.
— Считай, что это был эксклюзив.
Калеб завис у раковины, смывая с себя все, до чего мог дотянуться.
— С ней точно все в порядке? — Я поглядывал на окровавленную занавеску, она висела все такой же мертвой и неподвижной.
— С ней далеко не все в порядке, дорогой Уильям.
— Я не… я знаю, просто…
— Да ладно. — Умывшись, он выглядел уже почти как всегда. — Свинец выходит без проблем, как видишь, — тело само от него избавляется, и довольно быстро, по мере зарастания пуля выталкивается. Если и успевает зажить, то только в самом верху. С серебром хуже, он выходить не торопится. С ним какие- то изменения происходят, и когда рана зарастает, пуля остается внутри и разрушает плоть вокруг себя. Боль, конечно, адская… можно даже умереть, если в сердце…
— Поэтому Джи… Джорджия в воде?
— Да, раны так не закроются. И когда пули выйдут, она поправится за сутки.
Почти в унисон с его словами вдруг раздался легкий плеск.
— Кейли…
Все еще этот голос, такой страшный, такой неживой.
— Начинается? — спросил я, но Калеб исчез прямо у меня из-под носа, он уже там был, за занавеской.
— Принеси что-нибудь, какую-нибудь тару!
Я взял из комнаты первое, что мне попалось под руку — пепельницу, хрустальную с серебром, не понимая, почему нельзя бросать так, на пол. Калеб высунул руку, чтобы взять ее, не давая мне заглянуть. Я слышал частое дыхание Джиа, мне казалось, что ее боль отдается во мне короткими болезненными ударами. Калеб что-то неслышно говорил ей, бессвязные слова утешения. Наконец она резко выдохнула со стоном, и раздался божественный звук — звон серебряной пули о хрусталь. Первая. Осталось шесть.
По полу к моим ногам потекла вода, окрашенная кровью.
— Иди поспи, Уильям, — сказал Калеб. — Ты ничем не поможешь, а ей будет спокойнее.
— Думаешь, я смогу спать?
— Тогда погуляй. Правда, так будет лучше. А под утро приходи, она будет в сознании. Пожелаешь ей приятных снов.
— Я в сознании, — тихо сказала Джиа, и у меня внутри все скрутило. Плеснула вода, на мгновение за занавеской четко обозначился профиль. — Он прав, Уильям… приходи утром. Мы будем тебя ждать.
