Я послушался. Отчасти потому, что не мог слышать этот ее голос, отчасти потому, что всем естеством своим не хотел уходить. А отчасти — потому что знал, куда идти.
Конец записи.
Машина Халли заняла мое место на стоянке. Сама Халли открыла мне дверь — ненакрашенная, бледная, с волосами, наспех затянутыми резинкой. Я был уверен, что она бросится мне в объятия, но она не бросилась, настороженно отступая вглубь квартиры. Не потому же, что я весь перемазан кровью?
В руках у нее был пистолет — спасибо, что хоть не целится.
— Какого хрена ты делаешь в моей квартире? — спросил я, начисто забыв про поливку цветов.
— Я боюсь, — прошептала она. — Я думала, ты дома. А соседка сказала, что ты уже п-почти месяц здесь не появляешься. Где ты был? И почему ты весь в крови?
Ее вопрос я пропустил.
— Какие новости?
— Сэма нашли… — Ее губы задрожали, и пистолет в руке тоже. — Он был п-похож на картину П- пикассо… — Халли издала смешок, похожий на скрип дверцы шкафа. — Завтра похороны, если тебе интересно…
Я глубоко вдохнул, испытывая одновременно облегчение и от этого угрызения совести, хотя и не такие чудовищные, как пару часов назад. Он сам виноват.
Я и не заметил, что последние слова произнес вслух.
— Он мародер! — почти взвизгнула Халли. — Это наша работа, это и твоя работа, Уилл!
— Нарушать законы? Палить на улицах в комендантский час? Устраивать разборки по мотивам сказок про слэйеров?!
Я чувствовал, как меня захлестывает злость — на нее, такую сейчас жалкую, на Джейсона, на всех Лучших вместе взятых, за то, что Джиа выкарабкивается из могилы, а они всего лишь трясутся по норам и мажут царапины йодом.
Ну, кроме Сэма, идущего по тропе Бога…
— Кто такая Эми Дж. Ван Стейн?
— Что?
Наверное, мой голос был таким, что Халли испуганно попятилась и уронила пистолет.
— На твоем столе лежали документы на ее имя. Кто она такая? С ней ты был?
Блин, неужели я правда забыл их здесь? Счета вернул, а бумаги на аренду… Блин, вот идиот.
— Да как ты посмела трогать мои вещи? — Я сделал шаг вперед, и Халли снова попятилась. В ее глазах была злоба и страх, такой четкий, что я захотел посмотреться в зеркало. Чтобы увидеть, что за зрелище заставляет ее отступать с дрожью в коленях. — Как ты посмела войти в мой дом и рыться в моих вещах?
— Они лежали сверху!
— Они были в столе, Халли.
Наконец она остановилась, не желая больше убегать.
— Не меняй тему! Ты скажешь мне, кто она?
— Эми Джорджия Ван Стейн давно умерла… — произнес я шепотом скорее сам себе.
— Зачем ты врешь, Уилл?! Я что, не имею права знать, с кем ты трахаешься?!
Тут я ее ударил, наотмашь. Сказывается мой небольшой опыт — дал такую лихую пощечину, что ее отбросило в кресло — в него она и забилась, держась за щеку и сверкая злыми слезами.
— Не смей, — сказал я голосом, острым, как нож для колки льда, и холодным, как этот же лед. — Не смей совать нос не в свое дело.
— Ты меня ударил, — прошипела она, будто до нее только дошло. — Ты поднял на меня руку…
— И подниму еще раз, если ты еще раз прикоснешься к тому, что принадлежит мне. А теперь выметайся.
Халли как ждала сигнала, подскочила и, вскинув голову, зашагала к двери. Уверен, она многое сейчас отдала бы за пистолет, который я подобрал и аккуратно положил в карман куртки.
— Я скажу Джейсону, — сказала она с ненавистью в голосе. Я теперь внушал ей ненависть — ну и ну! Скажешь Джейсону? Да хоть самому покойному Норману.
— Ключи оставь.
Она швырнула их в меня с силой безумного подающего и так хлопнула дверью, что чуть не сорвала с петель.
Я спокойно отправился в ванную и включил воду. Меньше чем через полчаса зазвонил телефон.
— Что ты вытворяешь?! — сквозь зубы процедил Джейсон. Я легко подавил в себе сочный матерный пассаж и выдернул шнур телефона. Достаточно на сегодня.
Ванна с пеной — это хорошо, замечательно. Я честно пытался расслабиться, но постоянно ловил свой взгляд на часах, и лежа в воде, и слоняясь по кухне, и втупившись в ночной канал. Наконец, когда напряжение достигло точки кипения, я отправился назад. До рассвета осталось чуть больше часа.
Она — первое, что я увидел. Она лежала на кровати, в чем-то легко-бело-прозрачном, почти не ощутимом на незаживших ранах. Калеб лежал на животе, а она — положив голову на его спину. Все там было легко-бело-прозрачное, тем виднее розовые следы от пуль, зарастающие новой кожей.
— Уильям!..
Я не понял, кто это сказал. Это было как эхо, оно вело меня, будто за руку. Я шел медленно, и мне было страшно. Меня влекло в равной степени, и вдвойне — к обоим. Как бы банально это не звучало, но каждый из них запросто мог погубить мою душу, а вдвоем уж они сделают это без труда.
А может, душа — это что-то, что нельзя погубить?
— Наш Уильям.
Наконец я понял, что за звук вплетался в фон тишины этой комнаты. Едва заметно колыхались занавески. Джиа пропускала волосы сквозь пальцы. Калеб водил ногтем по шелку простыни, будто думая о чем-то, и это невозможно было услышать. А я слышал. Я вдруг понял, что когда-нибудь, неизвестно когда, но я смогу услышать даже Эркхам. Если мне дадут шанс.
— Как ты? — спросил я шепотом, остановившись в середине комнаты. — Как вы?
— Подойди, Уильям.
Я подошел, она слегка подвинулась, привстала. Движение причиняло ей боль, и Калеб, перевернувшись, осторожно помог ей перелечь.
— Не бойся, Уильям. Иди сюда.
— Ей холодно, — сказал Калеб, не глядя в мою сторону, будто поглощенный выводимыми им самим невидимыми узорами на шелке.
— Что я должен делать?
— Помоги нам немного. Не бойся.
Я все медлил, и она протянула мне тонкую белую руку.
— Скажи мое имя, Уильям.
— Джорджия.
