не просто боялся, я ее не переносил.
— Ясно, почему ты так не хочешь связываться с Монти. Там придется привыкать ко многим неприятным вещам, в том числе и к крови.
— Я все сделаю, — сказал я шепотом. — Все сделаю. Все, что вы скажете.
Демон смотрел на меня с легким сочувствием. Потом он встряхнул меня за плечи, держа на вытянутых руках, и я понял, что это меня почти не волнует. Как это называется, меньшее зло?
— Тогда будь у Монтроуза завтра к двенадцати. Я приду чуть позже. Мы полгода не виделись, и он будет в таком восторге, что ты уйдешь далеко на задний план. Пойми, я не могу привести тебя за руку и сказать: «Монти, это сын Нормана. Отвяжись от него». Это все равно, что показать ребенку игрушку и сразу убрать на полку. Я люблю Монти и не хочу его расстраивать. Но если ты сделаешь все правильно, то останешься в живых, а я попрошу его быть к тебе снисходительнее.
Наверное, мой взгляд был, мягко говоря, непонимающим, потому что он объяснил:
— Мне, кажется, правда тебя жалко, Майк Норман. Это иррациональное чувство, для нас не характерное, но и не совсем невозможное. К тому же я люблю все красивое… — Он хмыкнул. — Кто-нибудь говорил тебе, какой ты красивый, а?
Я мотнул головой, мол, нет — хотя это неправда. Говорили, не раз — правда, не мужчины. И не вампиры. Потом сделал несколько вдохов и в очередной раз поразился, как все уравновешено. Сначала Триш, потом Демон. Помогают мне без видимой причины, потому что я без причины страдаю? Так, наверное?
— Как мне называть его? — спросил я наконец. — Монтроуз или Монтеррос?
— А, один хрен, деточка. Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет. Впрочем, называй его «сэр».
Шекспир. Это была строчка из Шекспира, я вспомнил ее в тот момент, когда позвонил дяде Макбету.
Я решился на это после двух часов в ванне и еще часа мертвой медитации на кровати.
Все складывалось не совсем безнадежно, я собирался позвонить Триш, но не выдержал и первым набрал Джо Макбета. Про Монтроуза я уже узнал все, что хотел и не хотел. Я думал расспросить его про Демона.
Мой дядя по матери с роскошной шекспировской фамилией занимался тем же богоугодным делом, что и Норман. С одним отличием — он был не слэйером, а мародером.
Мародеры отличались от слэйеров принципиально — они действовали только днем, и никогда — ночью. Просто мародеры никогда не рисковали вступать в настоящие схватки с дееспособным противником, ведь гораздо легче прийти засветло и снести голову вампиру во сне и на безопасном расстоянии. Слэйеры были элитой охотников и всегда их презирали за поиск легких путей, но эти пути были и куда менее прибыльными. После «Бизнес-ланча» мародеров не стали запрещать для поддержания равновесия, но урезали гонорары и выделили на все про все столько же времени, сколько вампирам на охоту — три часа с полудня. А поскольку найти вампира днем — дело гиблое и маловероятное, то общей картины это не испортило.
Так что дядя Макбет, номинально считаясь полковником мародеров, потихоньку торговал подержанными машинами.
Когда я спросил, знает ли он Демона, в трубке повисла угрожающая тишина. Еще несколько секунд — и я бы подумал, что нелады на линии.
— А что у тебя с Демоном? — осторожно спросил дядя Макбет.
— Ничего, — поперхнулся я от неожиданного вопроса. — Ничего. Просто кое-какие дела.
— Гм… кое-какие дела…
В принципе, мое отношение к вампирам дядя Макбет знал как никто, и поэтому его изумление было вполне предсказуемым.
— Мне интересно, почему мой отец охотился на Монтроуза, но обошел вниманием его лучшего друга?
Дядя Макбет сделал паузу, чтобы собраться с мыслями. Мой внезапный интерес к семейной профессии все еще его шокировал.
— Понимаешь, Майки… Норман действительно никогда не охотился на Демона. Потому что даже такой безрассудный слэйер, как твой отец, не заведется с вампиром, о котором почти ничего не знает. Что нам известно о нем, в сущности? Демон давно дружит с Монтерросом, и это все. Тот души в нем не чает, пылинки сдувает, но неизвестно, так ли нужна Демону его защита. За все приобретения Демона, включая дом, платит «Кортес и К», но это также не значит, что у него нет своих денег. Скорее, он просто позволяет Монтерросу чувствовать себя значительнее.
— Кажется, ему хватает значительности…
— Да, но Монтеррос молод. Сколько бы ни было лет Демону, он старше и возможно, гораздо сильнее. Даже если этого не показывает.
— Так что ты о нем скажешь? Он показался мне нормальным.
— Угу… нормальным… Ты вот что, Майки, не расслабляйся. Ожидай чего угодно и когда угодно, а больше тебе никто не скажет.
Я повесил трубку и пока набирал Триш, пытался переварить информацию. Вернее, ее отсутствие. Что ж, если так, то придется опираться исключительно на наш с Триш маленький опыт — другой альтернативы в этой жизни все равно не предвидится.
Она искренне обрадовалась моему звонку:
— Все будет хорошо, вот увидишь. Я же говорила, Монтроуз очень любит Генри.
— Кого?
— Демона. Он ему не откажет.
— Так ты думаешь, мне действительно стоит пойти… туда?
— Конечно! — в ее голосе не было никаких сомнений. — Слушайся Демона, он знает, что говорит. Наверное, ты ему понравился, раз он так проникся твоей проблемой.
Я покачал головой, будто она могла меня видеть. Какие бы ни были у Демона мотивы, мне они неизвестны. Может, я и правда просто ему понравился.
Я взял отгул на работе, наелся снотворного и проснулся ровно в одиннадцать. Как по часам. Проснулся выспавшимся, отдохнувшим и перепуганным насмерть.
На улице уже давно стемнело, зажглись все неоновые вывески, и толпы экстремалов гуляли вовсю, насмехаясь над близким комендантским часом. А я едва преодолел расстояние от дома до машины. Я не любил ночь. Я ее боялся. Не просто темноту — с ней легко справиться, при помощи ламп, свечей, фар — да чего угодно. С ночью не справишься, пока она не уйдет сама, а она долго не уходит. Может обмануть иллюзорным светом — лунным ли, искусственным ли, но это ночь. Великая тьма. С младенческого возраста я трепетал перед ней и никогда не засыпал без ночника, а когда приезжал Норман, то забирал его или вырывал из стены вместе с розеткой и разбивал о стену — в зависимости от настроения. И тогда я прятался с головой под одеялом, дрожа от ужаса, и включал фонарик, о котором отец не знал. А однажды он поймал меня на этом и так врезал фонариком, что мне на губу наложили три шва. Разумеется, я «упал», но дело все же получило небольшое развитие, подробности были мне неизвестны, а известно одно — Норман некоторое время не отнимал у меня ночник, будто потерял ко мне всякий интерес. Может, именно тогда он и понял, что из меня ничего путного не выйдет. Ясное дело — в какое сравнение может идти адвокат со спившимся старым маразматиком на пенсии?
В общем, ночь нагоняла на меня все возможные фобии, и провести остаток жизни в вечной тьме, да еще и с таким приятнейшим в обращении созданием, как Монтроуз, мало вдохновляло. Согласитесь.
