– Но почему вам нравится, когда вас называют сумасшедшими?
– Потому что мы и есть сумасшедшие. И мы готовы заключить сделку.
Я взглянул на Алисию. Имеет право ли Байрон заключать сделки? Многозначительный кивок и улыбка подсказали, что, разумеется, не имеет, но мне все равно следует его выслушать.
– Какую сделку?
– Ну, прежде всего – и это очевидное условие – вы никуда не уйдете.
– Да! – прозвенел голос Реймонда. – Не покидайте наш самолет!
– А другие условия?
– Мы хотим, чтобы вы помогли нам стать лучше, – сказал Байрон.
– Развили наши таланты, – добавила Черити.
– Но мы понимаем, что впредь наши занятия должны протекать иначе, – продолжал Байрон. – Во- первых, мы не хотим, чтобы нам говорили, о чем писать. Мы не хотим, чтобы нам задавали тему. Мы хотим свободно выражать то, что считаем нужным.
– Мне казалось, вы именно так и поступаете, – возразил я.
– Нет-нет. Мы способны выражать себя значительно свободнее.
Похоже, в этом предложении имелись как положительные, так и отрицательные стороны.
– И мы по-прежнему не хотим подписывать наши работы. Анонимность для нас очень важна.
– Значит, вы хотите делать что вам угодно, без какого-либо вмешательства с моей стороны, да еще не собираетесь подписываться под своими творениями?
– В точку, Грегори, – обрадовался Байрон.
Остальные утвердительно зашумели, и даже Макс расщедрился на одобрительную пьяную отрыжку.
– Тогда я не понимаю, зачем вам нужен я.
– Послушайте, Грегори, – подал голос Кок, – перестаньте делать вид, будто вас третируют.
– Ваш присутствие вдохновляет нас, – добавил Чарльз Мэннинг.
– Вы наша муза, – сказал Байрон.
– Или талисман, – уточнила Морин.
Я не поддался на эту лесть.
– А в чем моя выгода от этой сделки?
– Ну, во-первых, я не оторву твою сраную башку, – сказал Андерс – довольно дружелюбно, надо признать.
– Ваша выгода в том, – объяснил Байрон, – что мы будем мило себя вести.
Странное слово – “мило”: к нему трудно относиться серьезно, оно во многом утратило свой первоначальный оттенок, если не свое значение; и при этом его используют сплошь и рядом. Нет, конечно, писатели, журналисты, телеведущие – в общем, люди, которым по роду занятий положено следить за своим лексиконом, его игнорируют, но остальной мир то и дело пускает его в ход. Им мы характеризуем людей: “Он очень милый парень”; или предметы: “Милая рубашка, Майк”; после секса мы говорим: “Было очень мило”. И так далее. Тупое слово, неточное, размытое; но в этом, наверное, и заключается его ценность – все мы знаем, что оно означает. И в тот момент мне вдруг очень захотелось, чтобы люди “мило” вели себя со мной.
– Дайте мне пять минут подумать, – попросил я.
Я вышел из зала и думал значительно меньше пяти минут. Приятно сознавать, что ты нужен. То, что нужен я постояльцам сумасшедшего дома, не имело для меня особого значения. А вот причины, которыми они объяснили свое желание задержать меня в клинике, я за чистую монету не принял. Не верил я, что они действительно считают меня музой или талисманом. С другой стороны, я не сторонник теории заговора и потому не увидел в их предложении ничего зловещего.
Я остался. Знаете, я остался. Если бы я уехал, то книга на этом бы закончилась, а, как вы, наверное, заметили, до конца еще далеко. Я вернулся в лекционный зал и сообщил о своем согласии. Алисия мне улыбнулась. И мне понравилось, что она выглядит такой довольной.
– Но есть одно маленькое условие, – сказал я. – Вы должны отпустить меня за пределы клиники до конца дня.
14
Им это не понравилось, никому не понравилось: ни пациентам, ни Алисии, ни Линсейду, но что они могли поделать? Они отпускали меня либо на день, либо навсегда. С чрезмерной, на мой взгляд, торжественностью и серьезностью Линсейд воспользовался своим электронным ключом, чтобы выпустить меня из клиники. Высокие металлические ворота разъехались, я вышел наружу, и ворота закрылись. Я был снаружи и, в каком-то смысле, свободен – в том числе свободен вернуться, что я и намеревался сделать, как только завершу в городе одно небольшое дело.
Клиника находилась в шести-семи милях от Брайтона, поэтому не было речи о том, чтобы добраться до города пешком, а если по местной дороге и ходил автобус, то никаких признаков остановки я не обнаружил. Поэтому я поймал попутку, и это оказалось гораздо проще, чем я предполагал. Лично я не стал бы подвозить такого, как я. Кто станет подбирать человека, голосующего у ворот психушки? Ответ: добродушный, пожилой, насквозь прокуренный водопроводчик в большом белом фургоне, забитом громыхающими трубами, баками и котлами. Он не задавал вопросов, не пытался завязать разговор и высадил меня в центре города.
