заметила, что певица, капризно морщась, украдкой поправляет парик. Девушка вспомнила, что с самого прибытия в Неаполь шведка не переставая жаловалась на игру музыкантов, холод в гримерной, сквозняки в отеле, будто задумала что-то.
Корри стиснула зубы и искренне пожелала, чтобы Камилла превзошла себя, не уронила честь труппы, долго и тяжело трудившейся ради этого дня. Ведь Неаполь – город Леонкавалло, родина композитора, и соотечественники никогда этого не забывали. «Паяцы» – их опера, и с этим нужно считаться.
Но еще есть время. Возможно, в паузе перед первой большой арией Камилла успокоится, голос выровняется, и зрители примут певицу. Это жизненно важно сейчас, поскольку в таком случае она заворожит зрительный зал, а рвущиеся из горла звуки будут напоминать плач перелетной птицы, в котором смешались отчаяние, стремление и надежда.
Прозвенели церковные колокола, и хористы удалились за кулисы. Зал затих. Камилла огляделась, подобрала юбки в довольно вялой попытке изобразить страсть и отчаяние Недды.
Сердце Корри упало – из темноты раздались шиканье и свист. Только сейчас девушка поняла, почему многие певицы, включая Камиллу, предпочитали, студийную запись выступлениям на сцене, перед требовательными ценителями.
Оркестр сыграл первые такты знаменитой арии. Корри охнула от ужаса: голос Камиллы окончательно сел. Примадонна злобно уставилась на оркестр, который на этот раз почему-то взял более медленный темп. Она пропустила высокую ноту и совершила непростительную ошибку – перевела дыхание посреди фразы. И тотчас же разразилась буря протеста, послышались возмущенные вопли и оглушительный свист».
Камилла гордо выпрямилась. Корри поняла, что дива доводит себя до истерики и что сейчас грянет гром. Светло-голубые глаза метали молнии. Музыка нерешительно смолкла. Камилла сорвала парик, швырнула на пол и разразилась длинной фразой на шведском, смысл которой был достаточно ясен всем присутствующим. Уже через несколько мгновений в оркестровой яме стали один за другим вспыхивать красные огоньки камер. Камилла, запоздало вспомнив о подобающем примадонне достоинстве, подняла руку ко лбу и изящно упала в обморок. Воцарилась насыщенная электричеством тишина. Оркестр поспешно начал играть, заглушая отчаянный шепот помощника режиссера:
– Занавес, ради Бога, занавес!
Невероятно медленно опустился занавес. Но Камилла оставалась неподвижной, хотя Корри видела, как ее рука тянется к ненавистному парику. Зал гремел яростными выкриками. Толпа, только сейчас сообразившая, что жертва умудрилась перехитрить всех и ускользнула от мести, жаждала крови. Месье Бейер с невозмутимым видом шагнул на сцену и помог Камилле подняться. Та грациозно обмякла в его руках.
– Я не могу… просто не могу продолжать, маэстро! Моя голова…
– Разумеется, дорогая.
Месье Бейер в эту минуту был самим олицетворением сочувствия. Лишь отсутствующий взор выдавал напряженную работу мысли.
– Пойдемте, я провожу вас в гримерную. Прежде всего надо снять этот противный костюм.
– Да, спасибо, маэстро, – пробормотала певица. – Такой тесный корсаж, я едва дышу!
– Корри!
Дирижер почти не повысил голоса, глаза не отрывались от лица Камиллы, но каждое слово разносилось за кулисами с изумительной четкостью:
– Пожалуйста, проводи нас и помоги мисс Бергсен переодеться.
Корри мгновенно подчинилась, с восхищением замечая его мимолетный взгляд на часы, тихие приказы помощнику режиссера, почти не прерывавшие, однако, утешительных речей расстроенной певице.
Взволнованная костюмерша уже ожидала Камиллу в комнате. Месье Бейер прошептал что-то ей на ухо, и она буквально набросилась на шведку, срывая с нее костюм: черный бархатный корсаж с тугой шнуровкой, широкую пунцовую юбку, белую кружевную блузку, черные туфли. Все это летело прямо в руки Корри. Бейер зловеще уставился на девушку:
– Это твой шанс. Ты знаешь, что делать.
Он бросил поверх одежды коробку с гримом и выпроводил Корри из комнаты. Та оказалась в коридоре. Вокруг царил хаос – хористы испуганно метались, не зная, переодеваться ли ко второй сцене. Оркестр играл какую-то пьесу, едва заглушая рев недовольных. Кто-то пытался что-то объявить со сцены.
И внезапно девушка почувствовала ледяное спокойствие. Она метнулась в тесный туалет и сорвала с себя одежду. Корсаж оказался слишком широк, но она затянула до отказа шнуровку, так, что края находили друг на друга, и завязала алую шаль узлом на груди. Тяжелая накрахмаленная юбка на пышных нижних юбках была чуть длинновата, но ничего, сойдет. Вот туфли… туфли чересчур велики. Не важно! Корри осталась босиком и принялась с лихорадочной быстротой гримировать ноги коричневой краской. Она крестьянка и, значит, всю свою жизнь проходила без обуви!
Потом девушка умело, благословляя время, проведенное в «Золотой кошке», обвела глаза черной тушью, накрасила рот яркой помадой и нанесла на лицо легкий грим цвета загара. Но волосы? Парик ужасно мал, а времени прятать их в сетку не остается!
Корри распустила густую гриву по плечам и немного взлохматила, чтобы длинные пряди выглядели спутанными.
В дверь быстро резко простучали. «Точь-в-точь как автоматная очередь», – не к месту подумала Корри. Она отодвинула защелку; кто-то схватил ее за руку и потащил по коридору. Откуда-то издалека она услышала, как Тонио снова начал пролог, пытаясь перекрыть гул и шиканье разъяренной публики.
Корри задыхалась. Сердце бешено колотилось. Ее втолкнули в толпу паяцев, переминавшихся с ноги на ногу за кулисами. Она ощутила запах грима и пота, увидела, как бледны лица под яркими красками, заметила полные страха глаза. Да, им есть чего бояться – они играют с огнем. Только она словно окаменела. И нашла в себе силы улыбнуться Канио, своему «мужу»:
– Ни пуха ни пера…
Именно это Корри всегда говорила матери перед выступлением. Глаза Канио удивленно сощурились. Пусть они враги на сцене, но тут, за кулисами, – товарищи по несчастью. Вместе выплывут или утонут.
«Итак, мы начинаем!»
Корри оказалась на сцене, и яркий, нестерпимо резкий свет ударил в лицо. Она попыталась вспомнить уроки Бейера, на которых он говорил о необходимости заполнить звуком не только сцену, но и огромный зал. Слава Богу, до первого речитатива Недды есть время освоиться. Доски оказались шершавыми и почему-то теплыми, но для Недды, побывавшей на десятках маленьких сельских площадей вроде этой, ощущение было привычным. Как она устала от постоянных попреков мужа! Как жаждет любви и счастья с милым Сильвио! Он где-то неподалеку, в темноте, последняя возможность уйти от Канио… О, если бы это сбылось!
Корри—Недда бросила испуганный взгляд на Канио, чувствуя выжидательный интерес публики. Она привлекла их внимание своими распущенными волосами, босыми ногами – весьма необычный вид для певицы! И теперь они, точно римляне в цирке, ждут ее триумфа или провала.
– Волшебство начинается, Арлекин, – прошептала она чуть слышно, позволяя себе отдаться магии, одновременно уносимая, словно волной, своим возбуждением. Это мгновение принадлежит не ей, а им, тем, что сидят в зале, жаждущим страсти, смеха и трагедий, когда голос Корри, пусть всего на два часа, станет их собственным…
«Звените, колокола…
Солнце клонится к западу.
Звените, колокола…
Мир сияет светом и любовью.
Звените, колокола».
Канио с улыбкой кивнул Корри, покидая сцену вместе с другими певцами. Она успела заметить, как он отчаянно замигал, желая ей удачи.
И она осталась одна. Оркестр сыграл вступление к арии. Девушка выжидала. Она должна начать медленно, утолить жажду прекрасной музыкой. Корри стояла неподвижно, кося глазом за кулисы.
Первые фразы речитатива:
«О, как горят его глаза! Я боюсь в них посмотреть – а вдруг он прочитает мои тайные мысли!»
Корри вздрогнула.
