«Что будет, если это чудовище застанет нас вдвоем!»
В полной тишине она пыталась выразить отчаяние и ужас, донести до зрителей всю меру своего одиночества и тоски. Сейчас она была не только Неддой, но и собой, Корри Модена, которой посчастливилось попасть туда, где ей больше всего на свете хотелось быть. Она закрыла глаза и передернула плечами, охваченная невыразимым восторгом. Узкий луч подсветки озарял ее лицо. Куда-то подавались зима, горечь и разочарование, хотя бы на миг, хотя бы на час.
«Как блещет солнце в небе полуденном…»
Чудесные грезы и печаль о несбыточном звенели в этом прекрасном голосе. Она скорее почувствовала, чем услышала пронесшийся по рядам шепоток, единодушный вздох восхищения. Она сумела заворожить их, теперь главное не разорвать нить, протянувшуюся от нее к замершим в ожидании людям.
Корри повернулась так стремительно, что взметнулись юбки.
«Как кличут птицы в синей вышине!» Она простерла руку, помедлила, замерла… Взгляд устремился поверх рампы в затемненный зал. Она пела о том, чего не бывает на свете, о том, что звало, манило и пугало. Неужели где-то, в дальней дали, нет любви, нет радости, всего того, что видится людям по ночам?!
Их манит сон о крае отдаленном,
О радости в неведомой стране.
Неведомая страна. Все напрасно.
Все зря. Им никогда туда не попасть.
Голос оборвался рыданием. Из мрака к ней вернулось гулкое эхо – общий полустон. Зрители, как и она, знают, что будет впереди.
Не удержать их, вольных и певучих.
Они стремят над зеленью полей,
Сквозь жгучий зной и грозовые тучи
В полет к мечте несбыточной своей.
Зал, словно потрясенный, что еще кто-то знает их тайну, замер.
«Мы станем грезить вместе, – говорил голос. – Предадимся мечте с яростью обреченных. Потому что именно в этом заключается смысл жизни. Мечтать, страдать, умереть».
И внезапно, будто вода, прорвавшая плотину, на сцену хлынул поток восторженных воплей, бессловесный восхищенный рев, заглушивший оркестр, заглушивший все на свете, кроме тревожного биения сердца Корри. Он нарастал, как шум моря, как крик заблудившегося в чаще человека. Шторм, лавина, ураган… И все же среди всеобщего волнения Корри ясно услышала пронзительный зов трубы.
– Ессо tutto, – повторяла она снова и снова. – Все кончено. Все кончено. Все…
И девушка, глядя в безликую пустоту, поняла, что с этой минуты ее жизнь никогда больше не будет прежней. Она стала их голосом, их зеркальным отражением, принадлежала им душой и телом.
Корри протянула руки и склонила голову. Не надо слов. Ессо tutto. Ничего не осталось ни для вас, ни для меня. Оказывается, мы не чужие, между нами нет ни расстояния, ни пропасти. Смотрите: под этой кружевной блузкой бьется кровоточащее сердце.
За кулисами Корри уже ожидал месье Бейер, серьезный, сосредоточенный. Он не промолвил ни слова, да в этом и не было необходимости. Оба понимали, что сегодняшней ночью свершится чудо. Позже люди будут вспоминать об этом спектакле с восторгом и изумлением, а сама певица – с гордостью и ностальгией. Даже просто стать свидетелем такого события было огромной честью.
Только очутившись в гримерной, Корри поняла, что вся трясется. Бейер усадил ее, отослал любопытных из комнаты.
– Возьми, – велел он, протягивая ей маленький стаканчик с ледяной водой. – Выпей это, но больше ничего. А вы… – Он обернулся к костюмерше Камиллы, стоявшей с открытым ртом. – Немедленно помогите мадам одеться ко второму акту.
И перед тем как исчезнуть, сжал ладонями влажные от пота щеки Корри, громко чмокнул ее в макушку:
– Моя Коломбина!
Глава 16
– Это я, дорогая.
– Слушаю, – с едва заметным холодком отозвалась Бланш.
Гай невольно улыбнулся. Жених не должен видеться с невестой наедине накануне свадьбы. Такова традиция. Скромность и стыдливость – украшение новобрачной. Но не только они. Недаром в Шамони самолетом доставлены огромные корзины белых лилий. Для белейшего из белых бракосочетаний. Ведь что может быть белее Шамони в разгар зимнего сезона? Бланш со своей обычной деловитостью распорядилась, кажется, даже о снегопадах: по крайней мере если верить прогнозу, так оно и будет. В этом нет сомнения – Бланш, как прекрасно знал Гай, всегда добивалась своего.
Он крепче сжал телефонную трубку, снова взглянул на синий листок бумаги и наконец решился.
– Извини, – вкрадчиво начал он, стараясь ничем не выдать обуревавших его чувств. – Я не смогу сопровождать тебя сегодня вечером к Сен-Эвремонам.
– Понятно. – Льдинки зазвенели еще громче. – Но мы уже приняли приглашение. Неприлично в последнюю минуту отказываться.
– Неужели? – спокойно осведомился Гай. Снова последовала пауза.
– Воспитанные люди так себя не ведут.
Глаза Гая сузились, но голос не изменился.
– Прости, дорогая Бланш, – с иронией произнес он. – Ты лучше других знаешь, что я никогда не претендовал на это звание.
– Значит, тебя не переубедить.
– Совершенно верно.
Странно, но стоило лишь произнести эти слова, как огромная тяжесть, гнувшая его к земле все это время, свалилась с плеч.
– Но что я скажу Сен-Эвремонам?
Бланш все-таки смирилась с неизбежным – холодный прагматизм никогда ей не изменял. Теперь Гай нуждался в ее хладнокровии, уважении к его потребности в одиночестве куда больше, чем прежде: как же иначе навсегда изгнать воспоминания о серебряном свете, наполнившем воздух сиянием и теплом, которое заставляет забыть о времени, одиночестве и отчаянии.
Та, другая, исчезла. Да и существовала ли она вообще? Возможно, лишь в его воображении.
– Передай… передай, что у меня срочное дело.
Гай положил трубку, сунул синий листок в бумажник, отыскал паспорт и схватил со спинки кресла зимнее пальто. Больше ничего не надо. Это не деловая поездка. Нет нужды в багаже.
– «Порше» готов, месье.
– Спасибо.
Гай решительно шагнул к порогу, спустился по промерзшим ступенькам, не в силах думать ни о чем, кроме предстоящего путешествия. Он едва успевает. Времени в обрез.
Он взглянул на серое небо, закрытое низко нависшими серыми тучами. Скоро пойдет снег.
Ледяной ветер набросился на него, как голодный волк на жертву. Гай сел за руль и захлопнул дверцу. В окне замаячило недоуменное лицо Гастона.
– Я вам не понадоблюсь, месье?
– Только не сегодня. – Гай включил зажигание, и мотор тихо заурчал. – Дорога длинная, а я и так опаздываю.
Но он доберется до места. Шоссе, проложенные среди бескрайних белых равнин Мер де Глясе, широкие и ровные. И если горные дороги не замело, он успеет оказаться на границе до следующего снегопада. Немного опоздает, возможно, но это уже не важно. Десять долгих лет он ждал этого часа…
– Минуту, мадам… все!
Костюмерша воткнула последнюю шпильку в волосы Корри, забранные под сеточку, и, удовлетворенно вздохнув, отступила.
Корри медленно, осторожно встала с табурета и придирчиво вгляделась в свое отражение. Костюм был
