оказалась электрическая плитка. Которая почему-то оказалась включенной. И теперь в ведерке весело булькала уха!
– Боже мой! – только и могла вымолвить я. – Боже мой!
Тимофей оказался расторопнее меня. Он быстро подскочил к плитке и выдернул шнур из розетки. Смотрел он на меня с легкой досадой, но улыбался.
– Эх, черт, а так хотелось жареной рыбки поесть!
– А что, если ее теперь обжарить? – я чувствовала легкий укор совести за то, что испоганила рыбу.
– Как?
– Да очень просто. Сейчас я быстро ее почищу и положу в сковородку. Ну и что, что она маленько отварилась?
– Ну… давайте попробуем… – неуверенно пожал плечами он.
Правда, чистить рыбу мне помогать не стал. А с интересом сидел и смотрел, как это делаю я. Я делала это без всякого энтузиазма. Вот же навалилась на меня напасть! А отказаться нельзя – он может счесть меня невоспитанной…
Это Полине безразлично, что о ней думают окружающие, а для меня это очень важно.
Поэтому я кое-как дочистила рыбу и положила ее в сковородку, залив подсолнечным маслом. Потом пошла мыть руки. Воды в умывальнике не было, и я взяла ведро и шагнула к крыльцу. Тимофей увязался за мной. Пока я набирала воду, он стоял рядом и молча наблюдал за мной. Я чувствовала его взгляд, и ноги мои немели. Вода давно набралась, она переливалась через край ведра, плескалась мне под ноги…
Тимофей подошел поближе, взял у меня ведро и поставил на землю. Руки его обвили мои плечи. Я задохнулась от этого прикосновения, ощутив, как давно не обнимал меня мужчина. И как это, оказывается, приятно, надо же, а я почти и забыла… И от воспоминания, как это чудесно, мне стало так хорошо, а во всем теле наступила приятная слабость…
Я повернулась к нему, изнемогая от желания, оплела его тело… Тимофей подхватил меня на руки и понес в дом.
«Интересно, что подумает Галька, если сейчас вернется?» – мелькнуло в моей голове, но Тимофей тут же заставил меня забыть эти мысли. Все перестало существовать вокруг меня, кроме его губ и рук. Я не думала больше ни о чем: ни о детях, сопящих за стенкой, ни о Кирилле, ни тем более о всяких там расследованиях…
Вскоре мне показалось, что я просто начала таять, плавиться от испытанного наслаждения. Тимофей лежал рядом и тихонько поглаживал мое плечо.
«Вот так бы и лежать всю оставшуюся жизнь!» – подумала я, истекая нежностью…
Не знаю, сколько бы мы так пролежали, но отвлек нас какой-то совсем уж неприятный и подозрительный запах. Сперва я только недоуменно потягивала носом. Потом мы с Тимофеем, охваченный легким чувством тревоги посмотрели друг на друга… и не сговариваясь бросились в кухню!
Господи! Ну какое же бывает свинство на свете! В столь чудесный момент отвлечь нас такими низменными вещами!
Представляете, на сковородке вовсю дымили черные угольки, оставшиеся от противной рыбы! Все, решено: рыбу я больше никогда не буду не то что готовить, а даже есть!
Тимофей кинулся к сковородке, тряпкой сдернул ее с плитки и, схватив со стола нож, принялся отдирать прилипшие угли. Они плохо поддавались. Взмокший парень отложил нож и посмотрел на меня. Я увидела его обескураженное лицо. Вообще, весь его вид со стороны был впечатляющим: голый парень посреди кухни со сковородкой в одной руке и с ножом в другой, утомленный занятием любовью, сосредоточенно пытается что-то с этой сковородки соскоблить…
Тимофей, очевидно, тоже понял весь комизм ситуации, и мы оба расхохотались. Тимофей зашвырнул осточертевшую сковородку в угол и хохоча подхватил меня на руки. А я смеялась от души и от удовольствия болтала ногами…
Мы едва успели привести все в порядок, когда вернулась Галька. Она не заметила нашего взвинченного состояния, просто была немного удивлена, увидев у себя в гостях незнакомого мужчину. Я познакомила их, и Галька предложила Тимофею чаю. Но он уже встал и начал прощаться. Я вышла проводить его до калитки.
– Я приду к тебе завтра, – прошептал он, целую меня в щечку. – Спокойной ночи!
– Спокойной ночи… – задумчиво ответила я в темноту.
– Кто это? – спросила Галька, когда я вернулась.
– Рыболов… – с тихой улыбкой ответила я и добавила, заметив ее недоуменный взгляд:
– Самый искусный на свете…
На следующий день Тимофей появился совершенно неожиданно. Он просто вынырнул откуда-то из-за кустов. Я не раз потом удивлялась этой его манере, ломая голову, как же ему это удается?
Галина в это время готовила обед, Петрович ковырялся в огороде. В калитку сначала просунулся огромный букет полевых цветов, а за ним знакомая голова в шляпе.
– Тимоша! – обрадованно воскликнула я, и, вскочив с крыльца, повисла у Тимофея на шее. – Какой красивый букет.
– Это тебе, – скромно сказал он, хотя я и так догадалась, что не Петровичу.
– Спасибо! А мы как раз обедать собираемся. Будешь с нами?
– Не откажусь, – Тимофей поставил неизменное ведерко с рыбой на землю и прошел в дом.
Галька встретила Тимофея приветливо, в отличие от Петровича, который только буркнул что-то недовольно. У меня противно дернулось что-то в сердце. Я очень уважала дядю Колю, и мне было неприятно, что он не разделяет моего мнения относительно Тимофея. Я знала, что у дяди Коли – глаз- алмаз, и он безошибочно определяет, кому можно доверять, а кому нет. Но может быть, на этот раз он ошибся?
Мы пообедали, обстановка за столом была какая-то напряженная. Поэтому я наскоро допила чай и вышла на улицу. Тимофей за мной.
– Оля, может быть, вам помочь вскопать огород? – предложил он.
– Нечего нам помогать! – вдруг вскричал Петрович, замахав руками. – Сами справимся!
– Да что вы, дедушка, я же только помочь хотел! – растерянно ответил Тимофей.
– Сами, говорю, не инвалиды! – старик сердито смотрел из-под густых бровей на моего нового знакомого. – Нечего!
Тимофей пожал плечами и, поняв, что он здесь нежеланный гость, пошел к калитке.
– Приходи на пруд! – шепнул он мне. – Я тебя ждать буду.
– Хорошо, – ответила я, незаметно чмокая его в щеку. – Не расстраивайся!
– Ходют тут всякие, – ворчал Петрович, беря в руки лопату. – Проходимец в шляпе!
– Почему, дядя Коля? – изумленно спросила я. – Почему вы так против него настроены?
– Потому что проходимец, говорю! – взмахнув лопатой, повторил старик. – Нечего сюды водить всяких! Ишшо повадются – потом метлой не выгонишь! Смотри у меня! – прикрикнул он.
Мне стало обидно. По какому, интересно, праву он так со мной разговаривает? Я взрослая женщина, с кем хочу, с тем и дружу.
Закусив губу, чтобы не заплакать, я отвернулась. Петрович понял мои чувства и, подойдя поближе, тронул меня за плечо.
– Ты не серчай, Олюшка, – извиняясь, проговорил он. – Душа ж у меня болит за вас. А про него так скажу – не глянулся он мне. А там – сама думай.
– Тебе, дядь Коль, просто завидно! – откинув со лба взмокшую прядь волос, весело сказала Галька и подмигнула мне. – Тебе бы бабу какую найти – ты б и подобрел сразу!
– Каки мне бабы! – замахал руками старик. – Скажете тоже!
– А чего, дядь Коль? – подхватила я, переняв Галькино игривое настроение. – Ты у нас еще мужчина хоть куда! Тебя бы подстричь, побрить – и хоть сейчас женить!
– Да это не главное! – махнула Галька. – Борода что! Главное, чтобы другие органы функционировали. У тебя как с этим, дядь Коль, порядок?
Мы расхохотались.
– Тьфу, окаянные! – в сердцах отшвырнув лопату, выругался Петрович. – Бесстыжие! Чего скалитесь
