головах панамки или просто какие-то намотанные тряпки. Тела загорелые до черноты. Все они были русские. Изможденные, высохшие, с мутными глазами.
Люди были оснащены какими-то маленькими ножичками, которыми они разрезали коробочки на растениях, заселявших поле. Присматривал за всеми чернявый мужчина без возраста. Ему можно было дать и тридцать лет и все пятьдесят. В руках у него был автомат. Само поле было обнесено колючей проволокой.
«Как в концлагере»! – подумала я, и почувствовала, как по жилам словно растекается ледяная жидкость, несмотря на палящее солнце.
– Вставай сюда! – приказал приведший меня мужчина, указав на один из рядков.
Я встала рядом с невысоким парнем с тупым, бессмысленным взглядом, сосредоточенно делающим надрезы на коробочках. Мужчина вложил мне в руку такой же маленький ножик.
«Может, всадить ему прямо в сердце»? – мелькнула у меня мысль, но я тут же отбросила ее: ножичек был слишком коротким, до сердца не достанет. И потом, чего я этим добьюсь? Стоит только ударить этого ножом, как второй, с автоматом, тут же прошьет меня.
Глядя на измученных, отупевших людей, я поняла, что никто из них мне не поможет. И свалят мое бедное тело куда-нибудь в канаву, засыплют землей, и никто не вспомнит о русоволосой женщине, затесавшейся из-за дури собственной в их ряды… И только Полина будет безуспешно названивать мне и ломать голову, куда я подевалась. Да дети поспрашивают-поспрашивают, где мама, а потом забудут…
При мысли о детях и о Полине мне снова захотелось заплакать, но я сдержалась. Хотя стоило мне это очень больших усилий.
– Пошевеливайся! – прикрикнул на меня мужчина с хлыстом. – Присматривай за ней, – приказал он тому, что с автоматом. Тот кивнул. – Девка, говорят, прыткая больно.
«Кто говорит»? – подумала я. – И почему прыткая? Откуда они знают меня? Неужели я прыткая'?
Но ломать над этим голову было некогда, и я торопливо принялась надрезать коробочки и выдавливать из них какие-то капли. Как я узнала потом, эти капли должны были затвердеть, после чего их и собирали. Это был опиум.
Посматривая на окружающих, я убедилась, что никто между собой не разговаривает. Даже не пытается.
Где же я нахожусь? Нельзя смиряться со своим положением, иначе отупею, стану одной из этого стада, утрачу способность соображать! Надо думать, постоянно придумывать, как убежать отсюда. Потом будет поздно. Боже, какая я дура! Даже не сказала никому, куда собираюсь. Ни Полина, ни Жора, ни Кирилл не будут знать, где меня искать. Все, пропала Ольга.
Судя по тому, что солнце палит больно уж сильно, это какое-то южное место. Средняя Азия, что ли? Да здесь же наверняка сплошные аулы, никакой администрации, помощи искать не у кого. А вдруг здесь еще и воюют? Убежишь, а тебя какой-нибудь боевик примет за шпионку и пристрелит? Да, веселенькие перспективы!
К обеду мои руки были покрыты порезами. Сноровки у меня еще не было, и ножичек частенько попадал не по коробочке, а по пальцам. И очень хотелось пить. Постоянно.
– Кончай! – крикнул мужчина с автоматом. А я уж отчаялась дождаться конца работы. – Обед!
Привезли большой котел с какой-то баландой. Работники подходили, садились прямо на землю и металлическими ложками принимались хлебать это варево из общего котла. Я тоже подошла. Мужчина молча сунул мне ложку и подтолкнул к котлу.
На вид пища была совсем не привлекательной. Но я все равно стала есть, так как чувствовала сильный голод. Не знаю, очень ли противной была эта похлебка или ничего, я этого не почувствовала, ведь голод не тетка.
Когда мы поели, мужчина достал огромный кувшин с водой. Каждый подходил и делал несколько глотков. Вода была теплая и противная, но все-таки это была вода. Я не могла оторваться от кувшина, но мужчина грубо толкнул меня, сказав при этом:
– Хватит! Присосалась! – он заржал.
– Долго еще работать? – спросила я своего соседа шепотом.
Тот повернул голову, посмотрел на меня своими карими когда-то глазами (теперь они были помутневшими), и я поняла, что он не совсем отупел здесь: во взгляде таилась неимоверная тоска.
– Сейчас отдыхать будем несколько часов, – произнес он также шепотом. – Потом работать с четырех до темноты. Потом спать. А утром, с четырех утра, снова на работу. Но ты лучше молчи.
Всех повели с поля обратно в конуру. На земляном полу были накиданы какие-то тюфяки, подобия матрацев и просто цветные тряпки. Все они были грязные и измызганные. Люди ложились на это тряпье, причем у каждого было свое место. Я в изнеможении опустилась в углу и тотчас вырубилась.
Буквально через мгновение, как мне показалось, раздалась грозная команда:
– Подъем!
Все тут же встали и начали выходить на улицу. У меня не было сил подняться.
– Вставай, вставай, – подошел ко мне парень, с которым я разговаривала на поле, и стал тянуть за руку. – Да вставай же ты!
Я с трудом поднялась, опираясь на его руку. Усталость моя никуда не делась, наоборот, она наваливалась все сильнее.
– Работать иди! – просунул голову в конуру мужик с автоматом, выволакивая меня наружу.
Снова потянулись долгие часы работы под испепеляющим солнцем. Интересно, сколько сейчас градусов? Мне казалось, что под восемьдесят, не меньше. А в Тарасове… Нет, про Тарасов лучше не думать. Иначе расстроишься совсем, расплачешься, а это ни к чему вовсе.
Терпеть уже не было сил. Я не понимала, как эти люди спокойно делают свою работу, механически, как роботы, лишенные человеческих чувств.
От солнца некуда было деваться, оно палило, жгло, выжигая все внутренности. Язык стал совсем сухим и жестким и не умещался во рту. Голова кружилась, ноги подгибались. Какое, интересно, сегодня число? Сколько я пробыла без сознания?
– Какое сегодня число? – спросила я парня, работавшего рядом.
– Не знаю, – прошептал он спекшимися губами.
– Давно ты здесь?
– С неделю… наверно. Хотя кажется, что всю жизнь. Но ты молчи, молчи! Потом поговорим.
– Тебя как зовут? – все-таки спросила я.
– Виктор, – сказал он, повернув ко мне лицо, на котором выделялись воспаленные глаза.
– А я Ольга.
Он не ответил.
Наверное, от наркотика, который мне вкололи, я еще не совсем пришла в себя. Голова кружилась, очень хотелось лечь. К тому же меня начало тошнить. Я сдерживалась, сколько могла, старалась глубоко дышать, но потом не выдержала: ноги подкосились, рот стал наполняться невесть откуда взявшейся слюной, я опустилась на траву, и меня вывернуло наизнанку.
– Что там такое? – раздался громкий голос.
– Плохо ей, солнечный удар, – тихо ответил Виктор.
– Мать ее!.. – выругался спросивший, подхватывая меня под мышки. Больше я ничего не слышала: потеряла сознание.
В себя я пришла все в той же конуре. Больше в ней никого не было.
Я не стала выходить во двор, чтоб меня снова не поволокли на поле. Наверное, был уже вечер, потому что жара вроде как чуть-чуть спала. Волосы мои были влажными: наверное, меня поливали водой.
Вскоре послышался топот ног, и в конуру вошли люди, с которыми я работала на поле. Они проходили внутрь и садились на раскиданное по полу тряпье. Я сделала вид, что ничего не вижу и не слышу.
Парень, которого звали Виктор, подошел ко мне и опустился рядом. Потом положил руку мне на лоб. Я открыла глаза.
– Очнулась? – тихо спросил он меня.
Я кивнула.
– Скоро ужин, – сказал он.
