черёмушный остров, похожий на белый пароход. На высоком берегу, напротив острова, дымит немудрящая кузенка, летят из неё звоны-перезвоны. В стайке для ковки лошадей волнуется сивая кобылёнка.
По реке, минуя поплавки сетей, плывут утки и гуси; бредут на водопой сытые коровы. На скотном дворе отчаянные ребятишки дразнят здоровенного колхозного бугая.
Нам всё это со двора хорошо видно.
Степан Степаныч, довольный, посасывает папиросу, щурит чёрные глаза, мечтательно вздыхает.
— Красота какая, Федя!
Степан Степаныч одет по-таёжному. На ногах — яловые сапоги, на плечи накинута штормовка с капюшоном, на голове груздем сидит войлочная шляпа с сеткой от комаров. По всему видно: правится ему здесь. Давно не видел он высоких гор, светло-зелёных, с изумрудными переливами, солнечных перелесков за рекой, рассеянных по волнистой долинке, высокого неба самой прозрачной синевы; не дышал чистым воздухом дремучей тайги, что вплотную подступила старинному селению.
— Умирать сюда приеду, — шутит Степан Степаныч. — На самую красивую горочку.
У Темника одежда много проще. Ватник на нём латан-перелатан, сапоги скособочены, штаны древние, землепроходческие. Кепка старенькая, восьмиклинка; плащ синий, прожжённый. Вроде ещё меньше стал он в этом одеянии.
Степан Степаныч обстругивает палочку, пробует ею картошку.
— Скоро сварится, — говорит он и снова ложится на траву лицом к Темнику.
Трава пахнет ромашкой и мятой — знакомые запахи детства!..
— Расскажите, Иван Гурьяныч, как вы Тымбу потеряли? — Степан Степаныч прячет нож в чехол. — Интересная история.
— Село или речку? — спрашиваю я.
— И то и другое, — признаётся Темник. — Впервые со мной такое приключилось. Стал быть, летим над Витимом. Дело известное; плавал по нему не однажды, и блудил, и тонул, с холоду-голоду погибал. Значит, смотрю, отворачиваем влево — тоже тропа знакомая. За поворотом этим — минут двадцать лёту — моя Тымба и есть. Село родное. Тымба-то!
Гляжу вниз. Действительно, селение видится — домов сто аль поболе. А сам знаю, не только села — заимки перед Тымбой нет. Смотрю, стал быть, думаю: иль пилот напутал, иль у меня ум за разум заходит.
Лётчик тем временем кружок даёт, на посадку метит.
«Куда? — кричу ему в ухо. — Что за село?»
«Тымба», — отвечает.
Ну, думаю, парень, вот сейчас я над тобой посмеюсь.
Садится лётчик возле прясла с «колбасой», выключает мотор. Я жду, когда он из кабины вылезет, — удовольствие продляю. Верно, вылезает он, берёт планшет свой плексигласовый, в избушку топает. Я, значит, за рукав его и так ехидно спрашиваю:
«А вы случаем промашки не дали, товарищ пилот?»
«Какой?» — отвечает. И смотрит на меня, как на музейную редкость.
«Это ж не Тымба, — говорю. — В Тымбе двадцати дворов не наскребёшь, а здесь, стал быть, все сто. Заводишко дымит, сад посреди села».
Тут уж он посмеялся надо мной, отвёл душеньку. Спрашивает, когда я в последний раз в Тымбу наведывался.
«Последний раз? — начинаю вспоминать. — Как же, лет двадцать назад, если не ошибаюсь».
Лётчик ещё пуще заливается.
«Почему ж вы, говорит, считаете, что Тымба до сих пор в детских трусиках бегает?»
Темник пробует картошку, палочка легко входит в неё.
— Сварилась, братцы! Налетайте! Расхватали — не берут.
— А потом узнали? — Вадимке интересна эта история. — А, дядя Ваня?
— Потом? Само собой. Клуб, что мы строили, вширь подался, пристройку к нему приспособили: завод, о котором я лётчику толковал, не завод вовсе — электростанция. А мы всё керосин жгли. Одних магазинов штук десять насчитал. Школа-интернат на сто мест. А при мне и школы-то не было.
— А дом, где вы жили, остался?
— Дом, Вадимка, остался. Прочный дом, из лиственницы рублен. Стоит, как утёс Стеньки Разина.
На картошку и едоки прибывают: Валентин Иванович — председатель колхоза и Анна Петровна — секретарь партийного комитета. Её-то я узнаю сразу, по походке. Не идёт она, а плывёт вроде. Мы с ней в партийной школе вместе учились.
— А мы к вам на огонёк. — Анна Петровна ставит на стол хозяйственную сумку. — И на картошку. Идём по селу, думаем: «Где так вкусно картошкой пахнет?» Видим, цыгане заезжие дрова сельсоветские жгут. «Голодные, поди?» — рассуждаем. Валентин ленков солёных прихватил, а я — большую ложку.
Степан Степаныч уступает ей почётное место и, между прочим, говорит:
— Насчёт большой ложки зря стараетесь. Мы сами такие. Получайте обыкновенную едоцкую образца тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года. Куплена по дешёвке в магазине уценённых товаров.
И даёт ей походную, алюминиевую.
Вадимка, как всегда, со щенком возится. Картошку щенок не ест, рыбу тоже. Молока бы… А где его взять?
— Сейчас организуем, — встаёт Валентин Иванович. — Колхоз наш не бедный, прокормим волкодава.
Приносит он целый бидон молока.
— Тут, — говорит, — и людям хватит. Как волкодава зовут?
— Как? — спрашиваем Вадимку.
— Не знаю.
Вот это здорово!
— Сеньором Помидором зовут, — балагурит Иван Гурьяныч.
— Это она, — сообщает Вадимка, стряхивая искру с кеда.
— Давайте имя придумывать? — предлагает Степан Степаныч. — Тайга!
— Тымба!
— Дамка!
— Подведём черту, как говорят у нас на собраниях. — Степан Степаныч снимает шляпу. — Прошу высказываться.
«Тайга» и «Тымба» проходят единогласно.
— Голосовать! — требует Вадимка. — По-честному!
— Самое честное, Вадимка, — это моя шляпа, — уверяет Степан Степаныч. — Пиши на двух бумажках: «Тайга» и «Тымба» — и давай их мне.
Он кладёт в шляпу свёрнутые бумажки, трясёт перед Вадимкиным носом.
— Тяни, брат.
Вадимка вытаскивает бумажку: «Тымба».
— Виват Тымбе! — басит Степан Степаныч, так что Темник вздрагивает.
— Ура-а!
Это мы кричим, поддавшись настроению Степана Степаныча. А он приглашает:
— По случаю крещения шейка прошу отведать солёной рыбки.
Едим тут же на сельсоветском столе. Всё исчезает мгновенно, как под взглядом волшебника. Валентин Иванович приносит ещё несколько рыбин.
— Тащил бы всю бочку, — предлагает Гурьяныч.
Тымба лакает молоко из консервной банки.
Вечернее солнце скатывается за далёкие хребты, в прозрачном небе играют стремительные ласточки, лениво кружат сытые орлы. Кой-где дымятся туманом бело-зелёные сопки, с тёмной реки тянет дрожкой прохладой. К белому острову шумно плывут лодки с баяном и песнями.
— Что ищете в наших краях? — спрашивает Анна Петровна. — Может, помощь какая нужна?
