— А вот это! — Степан Степаныч разводит руками. — Не знаю, как товарищам, а мне такая жизнь нравится. Возьмёте в свой колхоз?
— Рады бы, только должности подходящей нет.
— А я без должности, вместо сивки-бурки.
Он размяк, Степан Степаныч, ещё больше подобрел. Занятным стал, разговорчивым.
Я приглядываюсь к Валентину Ивановичу. Он совсем молод, каких-нибудь двадцать восемь лет, четвёртый год живёт на севере. Приехал не то из Ленинграда, не то из Киева.
— Нам бы эвенков посмотреть… — просит Степан Степаныч. — Не подскажете, где лучше?
— Без этого не обойдётся, — уверяет Валентин Иванович. — И в Тымбе можно, и на оленьих стоянках. Интересный народ, самобытный. Иные сразу к новой жизни привыкают, иные с трудом, особенно старики. Был тут у нас один случай, давний правда, но интересный.
— С бабушкой Лапо? — спрашивает Анна и заранее смеётся.
— Расскажите, пожалуйста, — просит Вадимка.
— Ладно, слушайте. Живёт у нас такая древняя старушка — бабушка Лапо. Есть у неё внучка Гайонка. По-русски сказать — красивая. Решили мы им дом построить. Как решили, так и сделали. Поселяем бабушку в дом, а она не хочет. «Домовых, говорит, боюсь. У вас, у русских, домовые есть».
Мы смеёмся над ней: это, мол, только в сказках. И внучка ей то же самое толкует. «Ладно, — говорит бабушка Лапо, — где мне с вами спорить! Буду в дом переселяться».
Да, поселиться-то поселилась, а жить не живёт. Как дело к ночи, она к другим эвенкам кочует, к тем, которые ещё в чумах остались. Семьи две-три их было. И Гайонку с собой тащит.
Стали у нас свет проводить. Купили мы двигатель, сильный, надёжный. Приходит монтёр в бабушкин дом — нет её, второй раз приходит — нет. «Где бабушка?» — у соседей спрашивает. А те отвечают: «Не живёт бабушка дома, в чум укочевала».
Стали мы
Бабушка снова соглашается: «Ладно, поди-ка, больше кочевать не буду, жить буду».
Иду я как-то домой поздновато, на конюшне задержался. Смотрю, горит свет у бабушки Лапо. «Значит, дома, — соображаю. — Зайду проведаю».
Стучусь, стучусь — не отвечает. Я посильней, кулаками барабанить стал. Вдруг, думаю, беда какая стряслась. А из-за двери кричат: «Хто там? Заходи, мне шипко некогда!»
Открываю дверь. Смотрю, стоит бабушка на табуретке и рукавицу на лампочку надевает.
«Что делаешь, бабушка?» — спрашиваю.
«Свет увернуть надо. А как? Я знаю, што ли?»
«Вот, говорю, выключатель есть». И показываю, как он действует.
А бабушка стоит и по голове себя шлёпает:
«Вот дура-баба, пошто у Гайонки не спросила?»
Вадимка смеётся больше всех.
— А что, если бабушке Лапо телевизор показать? Вот бы удивилась!
— История, в самом деле, смешная. Степан Степаныч захлопывает записную книжку. — Долго добираться до оленьей стоянки?
— День, полтора, два, смотря какой транспорт. На своих двоих — одна статья, на лошадях — другая, на оленях — третья.
— Есть стоянки на нашем пути?
— Как раз мимо одной поедете. Дорога туда, честно скажу, неважнецкая. Собственно, никакой дороги нет — оленья тропка. По люди ездят, значит, и вы проскочите.
Нам ещё лошади нужны. Кое-что мы отправим самолётом, резиновую лодку например. И всё-таки груз наш увесист.
— Двух лошадей дадим, — обещает Анна Петровна. — Вадимка с Гурьянычем верхом — самый молодой и самый старший. А вы за ними, в пешем строю. За лошадей придётся платить — хозрасчёт, сами понимаете; продукты отсюда возьмёте. Да, с проводником как?
— У нас Гурьяныч, — отвечаем. — Мы за ним, как за каменной стеной. Родился здесь, полжизни прожил. Ну, случилась осечка — село не узнал. Понятное дело: вон как оно за двадцать лет вымахало! А тайга, что ж, какой была, такой осталась.
— Тайга тоже росла, Фёдор Петрович, — предупреждает Анна. — Словом, делайте как лучше. Не маленькие, учить нечего.
Чувствуем, не доверяет она Ивану Гурьянычу.
— Как ты, Гурьяныч? — спрашиваем.
— Стал быть, могу, ничего особенного. Дорожка знакомая, ребятёнком по ней бегал, когда в районной школе учился. Сто пятьдесят километров за четыре дня форсировал. И всё пехтурой.
Решаем второго проводника не брать.
Я и Степан Степаныч провожаем Анну до дома. Уж поздно. Свежей прохладой веет с дымчатых гор, высокая луна серебрит перекаты на Тымбе, обливает светом перелески и долинки. Густой черёмушный запах летает над селом.
Анна рассказывает нам о Валентине Ивановиче. С первых дней молодой председатель рьяно взялся за работу, никому покоя не давал. Сначала сердились на него, кой-кто поговаривал: «Ну, какой он председатель? Менять надо». А Валентин Иванович посмеивается, своё гнёт. Сенокос ли идёт, на охоту ли собираются — он обо всём позаботится: чтоб ружья были, дробь, порох, питание, да ещё с запасом. В район чаще других ездит, кого надо теребит. Одним словом, кипит на работе.
Анна Петровна и говорит и о нас думает.
— Надо бы вам взять проводника, Федя. Места здесь дикие, топкие. Эвенки и те иногда блуждают. Не поймите худо: ничего я против Гурьяныча не имею, но смотрите, не пожалеть бы потом.
— Мы подумаем, Анюта.
— И вот ещё что: дам я вашей артели ведра два картошки. Нет-нет, тут уж моё слово твёрдое. Иногда картошка в тайге лучше мяса бывает.
Хорошо, возьмём картошку — запас никогда не лишний.
Мы благодарим Анну Петровну и возвращаемся к товарищам.
Глава четвёртая
ОЛЕНИ И ВОЛКИ
Утром мы вьючим лошадей.
Непростое дело вьюк. Надо так уравнять груз, чтобы одна сторона не перевешивала другую. И чтоб вьюк не топырился, иначе будет задевать за кусты и деревья. И самое главное — не перегружать лошадей.
Этому делу мы в походе научились.
Лошади у нас сильные. Грозный — конь гвардейского роста, рыжий, с пышной гривой и длинным хвостом, грудастый, тихонравный. Настоящий, как говорится, работяга.
Вторая лошадь, Милка, — кобыла с моровом: нервная, хитрая, коварная. Мы в первый же день её невзлюбили.
Сумел нам дали эвенкийские, из оленьей кожи. Что хочешь туда клади, никогда не промокнут. Что взять надо — быстро откроешь, быстро возьмёшь.
Эвенки и грудных детей перевозят на оленях, в берестяных люльках вроде нашего корыта. И охотятся с детьми. Мать по лесу идёт, белку стреляет, а ребёнок в люльке висит, в меха закутан.
С утра дождик моросит, нудный, бисерный, небо серое-серое, с редкими просветами. Лес, горы — всё задёрнуто суконным одеялом.
Знающие люди не советуют ехать: «Не на пожар, подождать можно». А нам не терпится. Не терпится нам, городским жителям, столько дней мечтавшим о путешествии, с трудом долетевшим до тайги. Вот она,
