сидела.
— Наверное, еще со студенчества?
— Да, лет уж как десять не меньше. Последний раз в году девяностом, когда стройотряд послали в колхоз на уборку картошки… Вечером соберемся на речке, погода вот как сейчас…
— Ну-у, девушка!.. — позволил Борисов себе усомниться насчет схожести климата островов Карибского бассейна и московской области. — Насчет погоды вы уж чересчур загнули.
— И ничего я не загнула, — обиженно надулась Ира и даже отвернулась от кандидата наук. — Тепло было еще почти летнее, от речки сыростью тянет. Костер, искры снопом летят, картошка печется в золе. И гитара… — она вздохнула, как бы сожалея о тех давно канувших в лету днях безвозвратно ушедшей юности.
— Вы не обращайте, Ирочка, на Борисова внимания, — посоветовал ей Морозов. — Чего вы хотите от неотесанного чурбана, в котором нет ни капли романтики.
В темноте пальмовой рощи отрывисто и жутко захохотала ночная птица. Глория пугливо вздрогнула.
— А как мы ночевать будем? — после недолгого молчания, спросила она Морозова.
— В смысле?
— Мы же не знаем, что за зверье обитает на острове. Пока горит костер, сюда никто не сунется, а как потухнет?
Вопрос был задан резонный, Ира думала о том же.
— Мужчинам придется нас караулить. Или вы не согласны?
— Да нет же… — одобрил идею Санчес. — Надо только график расписать, кто и в какое время.
— За график не переживайте. Я мигом принесу бумагу и ручку.
Ирина поднялась с песка и ушла в палатку.
— Ну, раз вопрос ставится так, — Морозов наклонился ближе к огню, всматриваясь в циферблат, — тогда объявляю отбой. К завтрашнему дню всем следует хорошо отоспаться.
Поблагодарив за чудно проведенный вечер, он удалился на боковую.
— Видели? — оглядел оставшихся мужчин Борисов, кивнув на заходившую ходуном палатку, освещаемую всполохами прогорающего костра. — Начальство и тут нас кидает на произвол судьбы.
— Ничего не попишешь, — согласился с ним Васильев. — У каждого свой статус-кво.
Ирина вернулась к затухающему огню, подложила чистый лист бумаги на твердую обложку какой-то книги:
— Кого записывать первым?
— А нас всего трое. Значит… выходит по три часа на каждого.
— Давайте меня, — поднял руку Санчес. — Все равно я рано ложиться не привык.
— Хорошо… — застрочила авторучка по бумаге. — Следом пишу тебя, дорогой. Не проспишь?
— Пиши, — вздохнул Васильев. — Вспомню армейские будни.
Борисов с треском сломал о колено высохший сук и бросил на угли, еще облизываемые синеватыми языками пламени.
— А я как всегда в хвосте, Ирочка?
— Се ля ви… — она поставила точку. — Куда повешать список?
… Васильев свел на «молнию» полог палатки, столкнулся в темноте лоб лбом с Ириной и засмеялся.
— Чего тут смешного? — она стукнула его в ответ кулачком и потерла ушиб. — Вдруг завтра шишка вскочит? Поищи-ка лучше фонарик.
Найти в кромешной тьме нужную сумку, а в ней заваленный ворохом одежды фонарь, было делом не простым. Васильев вслепую обшарил все углы, пока не наткнулся на нужную. Под руку попадалось исключительно одно тряпье. Наконец он нащупал продолговатый корпус, вытащил фонарь и включил. Желтый раздвоенный кругляш упал на укрывшуюся простынью Ирину.
— Гаси! — зашипела она, жмурясь от резкого света и натягивая на глаза край простыни.
— Вот так всегда, — проворчал он, сгорбившись в неудобном положении и стаскивая шорты. — Сделай то, сделай это… и никакой тебе благодарности.
Погасив фонарь, он на ощупь полез на свою лежанку, поправил в изголовье надувную подушку от плавательного матраса и завалился чуть не на Ирину.
— Осторожней!.. и не щекочись! — шепотом возмутилась она, когда его рука без спроса проникла под тонкую простынку. — Васильев, имей совесть! Я спать хочу!
Он промолчал, будто не при чем, но рука под простынкой продолжала свои бессовестные поползновения.
— Тут же все слышно, — играючи сопротивлялась Ира.
— Ну и пусть! — приглушенно ответил он, сгорая от желания. — Иди сюда!
Она ответила на ласки, возбужденно дыша и сбрасывая ненужную уже простынь.
Васильев проснулся от громкого крика, спросонья соображая, который час. Голос, вне всяких сомнений, принадлежал Борисову:
— Просыпайтесь!.. Вставайте!..
Сняв с шеи теплую руку мирно посапывающей подруги, он нащупал подле себя фонарик, подсвечивая им, развел «молнию», закрывавшую вход и, как был в плавках, выбрался из палатки.
Было совсем еще темно, в бездонном небе холодно перемигивались звезды, тлел костер, и отсветы его багровыми полосами отражались в неожиданно подступившей воде.
«Вот оно что!», — осенила его запоздалая догадка.
Настал прилив, а они, не ведая местных условий, разбили свой лагерь слишком близко от моря. И теперь оно наступало, угрожая затопить палатки.
— Уноси рацию! — прокричал ему, пробегая мимо, Санчес и растворился в ночной мгле.
Васильев бросился к палатке. Из нее, еще сонная, высунулась Ира, недоумевая, отчего разгорелся сыр-бор.
— Что случилось?
— Ничего страшного, — стараясь сохранять спокойствие, ободрил ее Васильев. — Возьми наши вещи и иди с ними к роще. Там будет повыше, чем здесь.
Рация была немногим больше школьного ранца, но довольно тяжелой на вес. Вырвав подведенные к ней провода, Васильев с трудом поднял ее, увязая в зыбучем песке.
На обрыве сверкнул острый луч фонаря, трещали ветки. Преодолев крутой подъем, Васильев взбежал наверх и наткнулся на Глорию, жавшуюся с пожитками к шумевшим деревьям.
— А… это вы? Никуда не уходите, — учащенно дыша, он переводил дыхание. — И не бойтесь, вода так высоко не поднимется. Хорошо?
Она была до того напугана, что не смогла ему ответить, и лишь судорожно дернула подбородком. Отдав на ее попечение рацию, он бегом спустился на пляж.
Море неумолимо наступало, отвоевывая новые и новые метры песчаника. Заливаемые водой, зашипели раскаленные головешки. Костер угас, и ночь поглотила побережье.
В пустой палатке, к его облегчению, не было ни Ирины, ни в вещей; зато стояла вода, подтопив брошенные в спешке бегства спальные мешки, и надувная его подушка плавала. Он не стал терять драгоценных минут, спасая палатку от полного затопления. Имелись дела и поважнее. Заслышав голоса, Васильев убежал на «хоздвор», где гибло в воде снаряжение и приборы.
Там надрывались с дизель-генератором Санчес и Борисов. И без того нелегкое устройство отяжелял бак с соляркой, нести его вдвоем было сущей мукой. Пристроившись третьим, Васильев сполна ощутил всю тяжесть и неудобство, мышцы заныли. Подъем преодолевали на одном дыхании, без передышек, поджимало время. Оберегая пальцы, опустили движок на траву. Санчесу было хоть бы хны, мужик привычный, а Борисов с Васильевым бессильно повалились, давая натруженным спинам минуту-другую роздыху. К ним подбежала Ирина.
— Саныча никто не видел?
