Впрочем, миф так долго жил до и без литературы и так свободно чувствует себя теперь, что изучать его проблемы сподручней всем миром, т. е. всеми науками сообща.
Достаточно просмотреть пару газет, чтобы понять, как прав Ролан Барт, просто-напросто сформулировавший то, что всем нам давно известно: «Миф — это высказывание, стало быть, им может стать все, что достойно рассказа».
«Трагедия „Курска“ разрушила еще один советский миф: будто у нас было самое современное подводное оборудование…»
«Сталинский миф о внезапности нападения…» «Типичный советский миф…» «Мифы нового времени…» «Мифы о врачующем действии пирамид…» «Эльдорадо — миф или реальность?» И даже — «Наиболее распространенные у нас мифы по поводу ухода за розами…»
Языковые науки относятся к мифу уважительно и объясняют живучесть и необходимость мифа, причины его появления и даже методику использования. По Ролану Барту, «в функциональном отношении назначение мифа оказывается двояким: с одной стороны, он направлен на деформацию реальности, имеет целью создать такой образ действительности, который совпадал бы с ценностными ожиданиями носителей мифологического сознания; с другой стороны — миф чрезвычайно озабочен сокрытием собственной идеологичности, поскольку всякая идеология хочет, чтобы ее воспринимали не как одну из возможных точек зрения на мир, но как единственно допустимую».
Наш Д. С. Лихачев, в сущности, с французом согласен: «Любой вектор познания связан с движением к истине. Истина же — „эта непосредственная данность“, которую нельзя… адекватно выразить. При укладке непосредственной данности во все другие представления и начинается создание мифа».
Оба ученых признают мифологическое сознание и отсюда — наше общее право на мифотворчество. Когда мы слушаем молодого, серьезного священника в Эчмиадзине, когда рассматриваем наконечник копья: «ангел ударил им в камень, и забил источник», или кусок обшивки Ноева ковчега: «он и доныне находится на Арарате, в последние годы, когда на вершине лед частично растаял, корабль праведника хорошо виден», мы не просто верим древнему преданию, но участвуем в сотворении мифа.
К мифам космологического порядка наука под давлением фактов вынуждена относиться серьезно, так как их очень много (одних только мифов, преданий и легенд о потопе насчитывается более пятисот); все они похожи и явно говорят о прецессии. Наконец, они наполнены цифрами, имеющими отношение к прецессии: 36, 54, 72, 108, 2160 и т. д. (Период прецессии — 25 920 лет, зодиакальная эпоха (25920:12) — 2160 лет, на перемещение небесного полюса на один градус требуется (25920: 360) 72 года… Это с нашей точки зрения для развития сюжета вовсе не так уж важно точное определение количества коров, быков, жилых комнат, дверей, спутников и женихов; в мифе же непременно указано, что Бог разделил строителей Вавилонской башни на 72 народа, что за Сетом, погубившим Осириса, следовало 72 заговорщика, что Тот выиграл у богини Луны 1/72 часть света каждого из 360 дней в году, а у Одиссея было 12 кораблей…
Числа прецессии увековечены в великих архитектурных сооружениях: в храме Баальбека 54 колонны, в Ангкоре 72 храма, 5 дорог с мостами через рвы и вдоль каждой из дорог и с обеих сторон по 54 каменных статуи; сам памятник расположен в 72 градусах к востоку от Великой пирамиды в Египте; Нан-Мадол — в 54 градусах к востоку от Анкгора; в 72 и 108 градусах тоже к востоку находятся мегалиты Карибати и Таити.
Наша Страна городов тоже полна магических чисел: в Аркаиме 72 помещения, в Синташинском погребальном комплексе — 72 покойника; в подвесках по 54 и 108 бусин…
Каким бы ни был текст — научным или художественным — размещение в нем чисел, тем более определенного значения, случайным быть не может. Мифы отражают изменение ситуации на небе и катастрофы на земле, утверждают новое положение светил на небе, иначе говоря, населяют небо новыми богами. Мифы — сплошная астрономия и календарь. Они фиксируют мир в изменяющемся пространстве и времени. Так что ничуть не удивительно, что мы, мечтающие о спокойствии и стабильности на всех уровнях, не желаем замечать календаря в «Одиссее».
У. Салливан полтора года потратил на прочтение легенды о ламе и потопе, провел серьезные языковые, исторические, этнографические и астрономические исследования, пока не понял того, что небесная лама она и есть небесная, а именно находящееся на небе облако межзвездной пыли, что события легенды происходят именно на небе, и только после этого «с точки зрения ламы» стало обозначением конкретного места в определенной части неба, т. е. указанием времени.
Ученые-историки относятся к мифу по-прежнему настороженно: «Исследователи единодушны в том, что миф вообще не описывает никаких реальных событий» (Березкин Ю. Е. «Голос дьявола среди снегов и джунглей». Л., Лениздат, 1987). Суть этой настороженности мало изменилась со времен испанских завоевателей Центральной Америки; в 1573 году священник Кристобаль де Молина сформулировал ее с жестоким простодушием, свойственным тому кровавому веку: «Главный источник подобных басен — это незнание Бога, идолопоклонство и пороки этих людишек. Если б они умели писать, то не были бы столь тупыми и глупыми».
Впоследствии выяснится, что писать они умели, но это обстоятельство отношения к мифам не изменило.
К. де Молина записывал мифы — он называл их баснями — «во избежание многословия» в чрезвычайно сжатом виде. Трудно представить, какие драгоценные подробности утрачены при таком записывании, зато понятно, что миф, если сократить «лишнее» многословие, запросто может превратиться в басню: ведь выбрасывают обычно то, что кажется незначительным и непонятным. Непонятностей было и остается много: способ выражения мысли в дописьменном мире значительно отличался от нашего.
Двойственное отношение к мифу (полное доверие и абсолютное пренебрежение) наметилось еще в античные времена. Гесиод понимал миф как реальную историю; Аполлодор относился к мифам с безусловным уважением, Софокл и Эврипид защищали миф; Гомер создавал и продолжал; Ксенофан именовал «нелепой брехней» и выдумками прежних людей.
Защитники мифа находились во все времена. Вольтер, человек просвещенный и убежденный поборник просвещения, видел в мифе действительную историю, отображенную в виде символов и художественных образов. Его современник и друг Жан Сильви Байи полагал точно так же. Правда, он занимался проблемой Гипербореи и подтверждение ее существования мог найти только в мифе. Фламмарион говорил, что подвиги Геракла отражают астрономические события Зодиакального круга. Шлиман верил мифу безоговорочно. И не был одинок: буквально в наши дни Тур Хайердал успешно ищет предков викингов на берегу Азовского моря, возле Ростова, руководствуясь исключительно мифами.
Сегодня существуют весьма убедительные исследования, заставляющие понять астрономические смыслы мифов Средиземноморья и Центральной Америки. Конечно, при желании можно объявить всю эту мифологию отражением поверий диких древних людей. Но, пожалуй, продуктивнее помнить, что астрономия существует тысячи лет, что астрономические познания шумеров или народа майя были поразительно высоки (их исчисления продолжительности года, лунного месяца, времени обращения Земли вокруг Солнца ничуть не уступают нашим); и ежели древние наши предки разместили все эти знания в форме мифа, то, наверное, по какой-нибудь уважительной причине; потому, например, что миф — он всем понятен, или, напротив, потому, что он понятен не всем.
Нынешняя неофициальная наука видит в мифе не игру воображения, а документ. Д. де Сантильяна и Г. фон Дехенд («Мельница Гамлета») первыми решительно заявили, что миф есть технический язык, выработанный для записи и передачи астрономических наблюдений величайшей сложности.
Согласившись с этим, мы признаем, что язык мифа не метафоричен, что мировое дерево или гора в качестве модели мироздания или пахтание океана, когда мутовкой служит великая гора Меру, совсем не художественные образы, а своеобразный технический код, служащий для точного и конкретного обозначения всегда конкретного явления. Ведь «железный конь» (так североамериканские индейцы называли паровоз) и «розовый конь» Есенина имеют совсем разную природу. И, может быть, порой мы не понимаем истинного смысла мифа как раз потому, что не признаем существования кода и разматываем клубок не с того конца.
Что касается художественной литературы, отчасти живущей по наитию и на слух, то она никогда не переживала сомнений, свойственных науке, и не просто использует мифы, но постоянно творит их заново.
Интересно, что принятое к действию определение мифа (см. выше) и сказа (особый вид
