По-моему, это прекрасная идея. Что скажешь?
— Дорогая Анжела! — воскликнула, придя в восторг, Клотильда. — Как мило с твоей стороны! Мама будет так рада.
— Я намерена немедленно разослать приглашения, — сообщила гостям Анжела. — Может быть, в следующую субботу, что скажете?
— Вы так добры, мадемуазель. — Блеск глаз Филиппа становился все откровеннее, и это заставляло ее почувствовать себя не в своей тарелке. Они с Клотильдой обсудили список гостей, после чего Анжела предложила приступить к объезду плантаций, покуда солнце поднялось еще не так высоко.
Подали лошадей. Отставив в сторону маленькие чашечки, они лениво сошли по лестнице. Маркиз помог забраться в седло вначале Клотильде, затем Анжеле. Опершись рукой о плечо Филиппа, чтобы не потерять равновесия, она поставила свою ступню ему на ладонь и сразу почувствовала, как напряглись мышцы, когда он поднимал ее. Эта сцена показалась ужасно интимной, и это ее раздражало. Торопливо сделав посыл кобыле, она рысцой поскакала впереди всех.
Они объехали дом, поскакав под тенистыми ветвями магнолий, где чернокожие садовники рыхлили землю; миновали стоявшую в стороне кухню. Дым повис в тяжелом теплом воздухе, и ароматный запах печеного хлеба неотступно следовал за ними.
Дорожка была посыпана песком, по обеим ее сторонам лежали побеленные известью булыжники. За ними земля была темной и сырой. Дорожка извивалась между двумя рядами хижин, построенных из кипарисовых бревен, которые тоже были побелены известью. Возле их дверей резвились чернокожие детишки, а внутри домов, в дверных проемах были видны темные фигуры, бесстрастно взиравшие на проезжающих всадников. Анжеле показалось, что Филипп с большим вниманием разглядывает этих малышей. Он молчал, но она заметила, что он думает о том, что ни у кого из них не было такой светлой кожи, как у Оюмы, и губы ее вновь плотно сжались от неприязни.
Миновав хижины рабов, они, повернув направо, проехали мимо сарая с соломенной крышей, где измельчали стебли тростника. Там они увидели громадный плоский камень и длинный деревянный шест.
— Когда мы начинаем перемалывать тростник, — объяснила Анжела Филиппу, — этот шест привязывается к ярму мула, и он совершает круг за кругом, вращая камень.
— Я видел подобные мельницы в Вест-Индии, — тихо произнес Филипп.
— Этот камень был доставлен морем из Санто-Доминго, — сообщила она.
— Грубо сработан, но, вероятно, весьма эффективен, — сказал он нехотя, не желая, вероятно, больше обсуждать эту тему.
Она сжала губы.
За сараем она показала ему котлы, в которых варился тростник, покуда он не превращался в густую сахаристую массу.
— Я выращиваю тростника чуть больше того, чем могу переработать, — объяснила Анжела. — У меня есть несколько небольших экспериментальных полей, на которых я пытаюсь вырастить такой сорт, который будет хорошо выкристаллизовываться в этом климате.
— Месье Боре, как и вы, пытается заставить выкристаллизовываться луизианский сахарный тростник, но без особых успехов, — заметил маркиз.
Анжела вспыхнула.
— Разве можно сравнивать мои результаты с попытками месье Боре экспериментировать, — сухо ответила она.
Но она все же заметила, что, несмотря на показной скептицизм Филиппа, на самом деле все это его заинтересовало. В его проворных глазах сквозило понимание, а по выражению его лица она поняла, что он выказывал ко всему далеко не случайный интерес. Постепенно Анжела овладела собой. Она уверенно держалась в седле, — хозяйка всего того, что представало перед их глазами. Здесь она себя чувствовала явно в своей тарелке. Такую жизнь она сама выбрала для себя, — следовать примеру отца, отказаться от обычной роли луизианской женщины как хозяйки в доме мужа и матери кучи детишек, хотя, конечно, она плохо представляла себе, сколько для этого требовалось принести в жертву.
Описывая методы управления плантациями, размах производимых экспериментов, она отчаянно увлекалась этой темой; ее обычный низкий голос начинал звенеть от охватившего ее воодушевления. Щеки ее краснели. За тростником простирались плантации индигофера.
— Это застарелое поле, — сказала Анжела, указав ему на него рукой. — Мы просто замучены борьбой с жучками-паразитами.
За полем индиго темная, прерывистая полоса зарослей указывала на границу болот, раскинувшихся возле Нового Орлеана. Деревья там настолько сплелись с вьющимися растениями, что солнце не проникало сюда и царил гнетущий полумрак. Но, подъехав поближе, они увидели, что время от времени на поверхности темных стоячих вод появлялись блики яркого света. Заслышав цокот копыт их лошадей, в небо взлетали крупные птицы. Захлопав своими могучими крыльями, они тут же исчезали во мгле. При их приближении черепахи и аллигаторы мгновенно ныряли вглубь, словно бы растворяясь в мутной воде.
Терпкий и тяжелый болотный воздух проникал в легкие, — этот 'аромат' составляли прелые листья, острый запах сырости и противная вонь от разлагающихся моллюсков. На краю болота пятнадцать или двадцать обнаженных по пояс рабов, стоя в черной жиже, лениво рыли канаву. По их телам струились капли пота, а на солнце кожа блестела, словно смазанная жиром слоновая кость.
— Боже, ну и работенка! — процедил сквозь зубы Филипп. — Что они делают?
— Ирригационный канал для осушения болота.
Под медленный ритм песнопения они бросали жидкую грязь на обе стороны канавы, которая тут же заполнялась водой. Грязь медленно высыхала на солнце, превращаясь в полоски довольно твердой почвы вдоль берегов нового канала. Вдоль этой дамбы прогуливался надсмотрщик, здоровенный мулат-полукровка с коротко постриженной бородкой. Заметив их, он направился навстречу кавалькаде.
— Через год или два, — продолжала объяснять Филиппу Анжела, — когда деревья высохнут, мы начнем заготовку древесины. После чего корни и пни будут сожжены, и я смогу занять это место тростником.
— Значит, вы уверены, что ваши эксперименты увенчаются успехом? — прокомментировал он ее слова, как ей показалось, с явным, доставляющим ему удовольствие снисхождением.
— Дело времени, месье. Скоро мы начнем собирать в поле пригодный для обработки сахарный тростник, из которого будем получать сахар, не уступающий по качеству импортируемому из Санто- Доминго.
— Анжела, какая ты умница! — восхищенно воскликнула Клотильда, которая все это время прислушивалась к их беседе.
— Вы, мадемуазель, весьма далеко заглядываете в будущее. На это может уйти вся жизнь.
— Вся моя жизнь — это поместье 'Колдовство', — безыскусно ответила Анжела.
Филипп, бросив на нее многозначительный взгляд, прошептал:
— Так уж и вся? Тон его слов, его взгляд на нее больно ударили по ее нервам, как иногда грубо ударяют пальцами по струнам гитары. У нее не было никакого сомнения в том, что он имел в виду!
Резко повернувшись к надсмотрщику, она несколько минут командным тоном поговорила с ним о ходе дренажных работ, после чего они отправились в обратный путь. Солнце стояло уже высоко, и их лоснившиеся от пота лошади не торопились. Как ей досаждало присутствие этого человека, гордо восседавшего на жеребце дядюшки Этьена; как же ей была ненавистна его якобы пристойная, но чисто физиологическая манера действовать ей на нервы, его постоянный вызов во взгляде. Неужели Клотильда не замечала этой немой борьбы? Нет, ее милая кузина не должна выходить замуж за этого человека, подумала она. Он наверняка разобьет сердце любимой женщины, имеющей глупость подарить ему свою любовь.
В 'Колдовстве' Клотильда поднялась в комнату Анжелы, чтобы губкой смыть пот и пыль с лица. На сей раз Анжела последовала за ней. Мими ожидала их в комнате, цвета которой — в основном холодновато- синий и зеленый — создавали иллюзию прохлады. Ставни на французских окнах, выходящих на верхнюю галерею, были закрыты, а ее белоснежная кровать под противомоскитной сеткой, казалось, потемнела. Мими налила воды из высокого фарфорового кувшина в белый фаянсовый гофрированный таз.
Клотильда, поблагодарив ее солнечной улыбкой, повернулась к Анжеле.
