Вечером у Роже де Бюсси-Рабютена началась лихорадка. Он говорил, что нуждается в обществе своего победителя. В конце концов, и он повел речь о возвышенном:
— У каждого свободомыслящего человека есть два ангела: один — чтоб его спасти, и другой — чтоб погубить. О, мы сеем вокруг себя зло.
После чего он испустил скорбный вздох, навеянный, надо полагать, ангелом гибели.
Д'Артаньян подбодрил его:
— Подумайте о вашем полке.
— Не желаю! Я и так отсидел уже пять месяцев в Бастилии, потому что эти уроды украли соль. Пять месяцев! Но не хочется сообщать имен.
Он вздохнул.
— Там, в Бастилии, не очень-то наделаешь глупостей. У меня их и без того целая коллекция для моего ангела.
И нежная улыбка скользнула по его губам.
— Мой отец будет доволен, когда узнает, что в Риме я состоял в качестве дуэньи при этих двух девушках. Кажется, обе скоро осиротеют. Милые дети… Правда?
— Несомненно.
Бюсси уронил голову на подушку.
— Известно ли вам, кто я такой, дорогой д'Артаньян?
— Доблестный дворянин, который вот-вот уснет.
— Ничего подобного. Я страждущее доказательство существования Господа Бога.
К этим неземным темам добавлялись еще бдения у святой Агнессы-за-оградой. Тем не менее д'Артаньян испытывал удовлетворение, что понемногу возвращается к своей профессии и радовался тем благам, какие давали ему экю его преосвященства.
Вот почему он с легким сердцем заперся в комнате вместе с Пелиссоном де Пелиссаром и двумя бутылками вина.
Бутылки были нужны для того, чтобы Пелиссон де Пелиссар извлек из закоулков своей перегруженной мелочами памяти сентенцию, где блеск жизни сравнивался с блеском преисподней.
XI. ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ РАЗГОВОР
Пелиссон де Пелиссар опрокинул стакан вина, повращал своими большими меланхолическими глазами, прищелкнул языком. Этот звук, по-видимому, взбодрил его, и он перешел к действию.
— А теперь поговорим.
— Поговорим.
Пелиссон нахмурил брови, сложил трубочкой свои влажные алые подвижные, похожие формой на морскую раковину губы и прошептал:
— Кто я такой?
— Человек, которому предстоит кое-что вспомнить. Это замечание сбило, казалось, Пелиссона с толку. Он опрокинул еще стакан. Взгляд приобрел значительность.
— Прежде всего я очень богат.
— Вот как!
— Трюфельные поля в Гаскони, соляные разработки в Шаранте, свинцовые копи в Оверни, золотоносные ручьи в Лангедоке.
— С меня б хватило и Лангедока.
— Но это еще не все.
— Тогда вперед.
— Женщины от меня без ума.
После этой тирады Пелиссон стал бледен, как смерть.
— И наконец, я — изобретатель.
— Изобретатель?
— Я создал летательный аппарат. Пока что он еще не летает, но полетит.
— Вы совсем как Леонардо да Винчи.
— Вот именно. Благодаря всем этим свойствам, а также еще четвертому, которое я вам сейчас назову, я являюсь близким другом его высокопреосвященства.
— Каково же четвертое свойство?
— Я великий христианин.
— Что вы подразумеваете под этим?
— Среди моих предков двое святых, из них одна пастушка.
— Прелестно!
— Шесть епископов.
— Более чем достаточно.
— Я б стал кардиналом, пожелай я этого.
— Пожелайте, дорогой господин Пелиссон, пожелайте, и тогда вы дадите мне какое-нибудь славненькое аббатство в Гаскони. Я облекусь в плащ и научу монашков обходиться со шпагой.
— Не могу, увы.
— Почему же?
— По второй причине, о которой я вам уже сообщил.
— Женщины?
— Да.
Пеяиссон де Пелиссар был в это мгновение так мрачен, что д'Артаньяну стоило большого труда сохранить серьезность.
— Это не мешает мне, впрочем, быть в отличных отношениях со святым престолом. Его святейшество подарил мне на именины в праздник святого Гонзаго пару своих туфель.
«Не намек ли это на то, что Ришелье пожелал меня подковать? Не сделали ли меня без моего ведома обувщиком? Нет, не думаю, из-за этого в меня не стали б палить из мушкета» — промелькнуло в голове у д'Артаньяна.
— Но если существует вопрос о туфлях, то существует и вопрос об их размере.
«Вот это другое дело, — подумал мушкетер. — Мы уже ближе к цели».
— И что же происходит?
Глаза Пелиссона заволокло дымкой, и в них замерцали адские огоньки.
— Вот мы сидим за ужином…
«Тысяча дьяволов, — пронеслось в голове у д'Артаньяна, — от обуви он перешел к гастрономии».
— Каковы сейчас обстоятельства, чтоб утолить аппетит в Европе? Главный едок называется Габсбург, у него двойная голова и двойной желудок. В этот желудок провалились уже Испания, Неаполь, Сицилия, Милан, Австрия, Богемия, Венгрия, Фландрия.
— Это мне известно. Два года назад я отобрал у него Аррас.
Не обратив внимания на эту чисто гасконскую похвальбу, Пелиссон де Пелиссар продолжал:
— Еще один сотрапезник называется Бурбон. У бедняги всего лишь Франция.
— Тоже лакомый кусочек.
— Да, ибо, обладая Францией, он обладает Гасконью, гром и молния! Той самой Гасконью, откуда мы оба родом. А еще плоскогорье Оверни, где родятся солдаты с головой столь крепкой, что их не берет обычная пуля. Чтоб размозжить им череп, приходится обращаться за особой рудой в Швецию.
Господин Пелиссон осушил третий стакан.
— Явная или тайная, но война ведется с, 1618 года. Таким образом, двадцать четыре годика мы уже лакомимся за столом, трапеза для целого столетия, а то и для двух.
— Как вам будет угодно! У меня нет свинцовых копий и трюфельных полей. Чтобы жить, мне нужна
