глупости!
Потом мы шли по Новому Арбату. Казалось, мы движемся против людского течения и против ветра одновременно. Коля нес два больших пакета, шапка и борода были забиты снегом.
На вечер были назначены гастроли на «Первомайской», в общежитии Первого меда. Нас пригласили в гости.
6
Идти в гости – значит хоть немного родиться заново. А если там будут незнакомые девушки – тем более. Ворча, что мне там нечего делать, что и идти-то никуда не хочется, и неужто нельзя оставить меня в покое и уединении среди моих любимых книг, я стал собираться с тревожной радостью. Продолжая нудить, надел свой самый красивый свитер, причесался, нашел на полке бабушкиного шкафа новый носовой платок, зачехлил гитару. Застегивая «молнию» на чехле, я особенно ясно почувствовал красоту пока незнакомой девушки, которую сегодня, возможно, встречу.
Коля только отвлекал меня своими глупыми замечаниями о цинизме и незакомплексованности медицинских работниц, сулящих нам обильные плотские пиршества.
– Представь: юные полуобнаженные гурии в белых халатиках извиваются на шелковых подушках... – витийствовал он. – Они ведь знают об анатомии такое, что нам и не снилось...
– Мне чаще снится тригонометрия.
– ...А следовательно, – торжественно повысил он голос, – эти девушки очень подкованы насчет тайных наслаждений.
– Представляю лекцию о тайных наслаждениях... Развалина-профессор надтреснувшим голосом рассказывает студентам про явления в тонком кишечнике, позволяющие испытать особую форму экстаза.
– Мне приятнее думать о молодой аспирантке и ее гибких наглядных пособиях.
Реальность же была такова. В маленькой комнатке с тремя разнокалиберными кроватями сидели четыре девушки. Если они и знали что-то о тайных наслаждениях, то точно дали подписку о неразглашении. Девушки были домашние, толстенькие и положительные. Их звали Тоня, Жанна и Лена. Людика, понятное дело, звали Людик. На фоне подруг она выглядела кинозвездой. Тоня, девушка в голубых лыжных штанах, принесла вскипевший чайник, а Жанна нарезала рулет с абрикосовым повидлом. «Вдруг придет еще кто-нибудь?» – подумал я.
Мы поговорили немного о тяготах высшего медицинского образования, деликатно обходя престарелого специалиста по гедонистической анатомии, повспоминали, как у кого готовили дома, а потом Коля расчехлил мою гитару, и Тоня сказала:
– Давайте, Николай! Чтобы душа сначала свернулась, а потом развернулась!
Коля взял гитару, долго подтягивал четвертую струну, а потом запел:
Но поскольку никто, кроме меня, не захихикал, он посерьезнел и спел песню про то, как «молодца сковали золотым кольцом». Украдкой поглядев на Колину руку, я заметил, что свое обручальное кольцо он так и не снял.
Мы пробыли в гостях около двух часов. Сначала нам вежливо хлопали, мы вежливо выполняли заявки. Потом нам это надоело, и мы стали играть в одну из любимых наших игр, которая называлась: «Испортил песню, дурак»... Например, если я пел «У вашего крыльца не дрогнет колокольчик», Коля возвышал голос и пел то же самое, только слово «крыльца» заменял на «отца». Или, к примеру, во время Колиного исполнения я изображал все, о чем пелось в данный момент. Иногда выходило довольно смешно. «И никогда тяжелый шар земной не уплывет под вашими ногами». Ясное дело, тяжелый шар земной отплывал по-лягушачьи, держа курс прямо на Колины тапки.
В общем, мы наконец развеселились. Когда мы стали собираться, Жанна попросила нас посидеть еще, но как-то неубедительно, всего один раз.
На улице, на свежем воздухе, мы одновременно вздохнули. Все было в порядке, и встреча с таинственной незнакомкой просто отодвигалась на следующий раз. В воздухе носились не снежинки, а какие-то скрипичные искорки игривого холода.
Несмотря на позднее время, в метро нам встретилась ночная семейная бригада, просившая денег. Кстати, вот что интересно. Ни один из просящих милостыню в метро никогда не начинает свой монолог, пока не тронется поезд. Казалось бы, лучше говорить, когда тебя точно все услышат. Но просящие ждут, когда поезд станет набирать ход и к голосу прибавится вой мотора и скрежет колес. Звуки дороги – как звуки музыки. Они скрадывают ощущение фальши и прибавляют выразительности.
– Почему всегда так? – спросил вдруг Коля.
– Как?
– Почему они всегда просят, чтобы
Из этих-то слов, собственно, и возникла идея гениального мини-спектакля «Подавайки».
Мысль о возвращении милостыни нам показалась забавной, авангардистской и совершенно безобидной. Скрипя розоватым снегом, мы обсуждали все детали и реплики, перебивая друг друга и радуясь бодрящему коктейлю ночного мороза и вдохновения. Завтра мы сделаем то, чего не делал никто и никогда: мы станем раздавать долги нищих. Кстати, повторять наше представление искренне никому не советую.
7
Утром Коля долго сидел на краю постели и незряче моргал сонными маленькими глазами. Без очков он был беззащитно-уютным, как старичок. И хотя очки никого не делают силачом, без очков Коля казался рыцарем, снявшим латы.
– Медицинские работницы Москвы безнадежно отстают от сексуальной революции. Но мы разбудим их Герцена, – сказал он промасленным от сна голосом.
– Я бы на месте их Герцена не просыпался, – ответил я, портя произношение праведным зевком.
Представление было намечено на сегодня. И сегодня пришло. Мы опять были втроем. Закупив свежих бубликов и разменяв деньги, мы вновь спускались под землю, словно герои античной мифологии.
Правда, вероломный Людик (которой очень не понравился наш замысел) решила остаться в соседнем вагоне, чтобы мы ее не позорили. Куда это годится? У нас был наш собственный зритель, и этот зритель нам изменил. Был ли это знак? Нет, не было никакого знака! Если бы тут оказалась Санька, она зашла бы вместе с нами. А Людик... Людик неплохая девушка и будущий врач-терапевт. Но она не из наших. С ней нельзя идти в атаку. Оставалось надеяться, что она по крайней мере будет делать перевязки раненым, когда бой закончится.
Все сидячие места в вагоне были заняты, кроме того, у каждых дверей стояло человека по два-три. Но проход был свободен. Я достал большой пластиковый пакет, на котором было нарисовано сто долларов и осторожно встряхнул его. Звука почти не было слышно. Вдруг я ясно понял, почему нищие не начинают говорить, пока поезд не трогается с места. Это все от стыда. Невозможно в тишине обратиться к незнакомым людям с тем, что им явно не понравится. Можно предложить гелевые ручки, набор отверток, можно запеть или заиграть на скрипке. Но просить людей о деньгах гораздо тяжелее, чем предлагать что-нибудь купить или послушать.
Тем не менее, когда двери захлопнулись и поезд стал набирать воющую скорость, Коля заговорил:
– Люти топрие, ви извините что ми вам обращаемся. Ми сами уже местные, ми уже люди НЭ беженцы.
– Ми живем в общежитии отиннадцать семей, – продолжил я, пытаясь куда-нибудь пристроить свой взгляд.
Все люди, которые ехали в вагоне, смотрели на нас. Было даже ощущение, что глазеет не только наш вагон, а весь состав. Восхищенных взглядов не было, у людей не наворачивались слезы умиления, никто даже не улыбался.
Исполнительское искусство всегда рождается при соприкосновении артиста с публикой. И любой
