все как есть? Ведь она сказала бы правду.
Узнавая что-то о нем, о мешиахе, она понимала, как он отдаляется от нее. Она даже начинала сомневаться – ее ли это сын? Может быть, однажды, поздним вечером, в их с Ровоамом дом вошел вовсе не долгожданный Рови, а другой, чужой человек? Но нет, материнское сердце разве может обмануться? После разлуки вернулся к ним самый подлинный Рови. Сомнений быть не может. И Нехама еще и еще раз говорила себе: прочь сомнения, это твой сын.
Так и жила она, колеблясь между недоверием и убежденностью. Проходили дни, недели, месяцы. Теперь совсем занемог ее Ровоам. Он и передвигаться уже не мог без ее помощи. Да что там передвигаться. Гораздо хуже было другое. Подобное становилось уделом многих старых людей. Тело Ровоама не желало удерживать ни пищу, ни воду и немедленно исторгало все, что только что приняло. И вот когда однажды неожиданно явилась к Нехаме сестра Елишеба – сообщить о смерти ее несносного Шлёме – и они совсем немного поговорили об этом, сидя во дворе, Нехама, зайдя взглянуть на мужа, нашла и его мертвым. «Как это могло случиться так скоро, ума не приложу… Только что был человек, и вот уж нет его. Сегодня утром еще он попросил меня рассказать о Рови, что, мол, он делает сейчас здесь, в нашем доме… И я обещала ему…»
Нехама поплакала над мертвым супругом. Обе вдовы принялись готовить тело к погребению. Помогли им похоронить Ровоама и Дебора с Рувимом, соседи.
Елишеба решила не оставлять сестру. Поселилась у нее. Да и зачем ей было возвращаться в Хеврон? Вечерами они говорили… конечно же о своих сыновьях. Иоанн тоже шатался неизвестно где. Чем он занимается? Ведь мешиах уже явился людям. На вопросы сестры о Рови Нехама отвечала уклончиво и неопределенно: тоже, мол, где-то ходит и проповедует. То, что новый мешиах, о котором уже многие говорят, и ее племянник Рови – одно и то же лицо, Елишеба и предположить не могла.
И вот как-то Нехама все-таки не утерпела и открыла сестре тайну превращения сына в Спасителя душ человеческих. Все рассказала о подслушанном разговоре братьев. «Только вот жаль, – говорила она сестре, – не видела я самого явления его – то есть моего Рови – народу, о чем потом многие толковали, ну, которые были свидетелями». На Елишебу откровения сестры произвели сильное впечатление. У себя, в Хевроне, она видела мешиаха, правда издали, и, конечно, не могла узнать в нем племянника.
– Как же это было, сестра? – заволновалась Нехама. – Как он теперь выглядит, расскажи… Не видала его уже два года, можешь себе представить?
– Кое-что я разглядела… Но я смотрела на него как на чужого. Я и представить себе не могла, что это наш Рови… Знаешь, он красивый такой, твой сын. Статен, темноволос. Лицом бледен. Глаза изумительно горят. Бородка есть и усы. Ухоженный вроде. Следит за собой, видать.
– Может, у него есть женщина? Она и ухаживает за ним… Вот было бы хорошо-то, а?
– Что ты говоришь?! У Спасителя – женщина? Не должно так быть. Наивная ты, моя сестричка. Скажешь тоже…
– Почему не может быть? Не Бог же он, мой Рови… Вот, Ели, ты – мать и поймешь меня. Я спрашиваю себя: как же они обходятся – твой Иоанн, мой Рови – без ласк женских? Моему уже тридцать два, а Иоанну – больше. Тридцать четыре, наверное… Вдруг у обоих что-то… не так, как надо. Недуг, может быть?
– Вряд ли. Ты же помнишь своего сына маленьким. У него все было на месте, так ведь? То же и у моего. Нет… Одержимые идеей, они умерщвляют плоть свою, не поддаются искушениям.
– Вспомнила… Рови, когда был еще маленький, сказал мне, что никогда не будет делать то, что делают вместе мужчина и женщина, чтобы произвести на свет ребенка. Ему это противно, сказал. Он как-то видел это. Уж где – не знаю. Представляешь?
Елишеба рассмеялась:
– Ну вот и ответ, Нехама, на твои сомнения.
– Тогда он был мальчик. Теперь – мужчина. Нет, не понимаю.
Ушла домой к себе Елишеба лишь через месяц. Нехама проводила ее. На полпути к Хеврону сестры распрощались.
– Когда теперь увидимся, не знаю, – вздохнула Елишеба.
Они обнялись. Постояли в молчании. Нехама вернулась в пустой дом. Теперь у нее столько свободного времени! Никаких забот, делай, что душа пожелает. А что делать, что угодно душе? Нехама не знала. Раньше некогда было о себе подумать. И вот вокруг пустота. Ну, пожалуй, можно подумать о себе. А как это? И зачем? Нет, не умеет она так.
Целыми днями она теперь просто сидела перед домом, в своем маленьком дворике. Или же поднималась на плоскую крышу и ложилась там или сидела на корточках. Сверху видно далеко вокруг. Высоких домов нет, все одинаковые, низенькие. Унылая картина. Только вот вдали храм возвышается… Зато видны окрестности, далеко видны. Дорога, ведущая в Хеврон, тоже видна. Хорошо знакомая дорога…
И вот настал день, когда вот так же, с крыши, Нехама увидела бредущую по дороге женщину. Еле передвигала она ноги. Больная, что ли? А может быть, и пьяная? Совсем не годится так, если пьяная. «Грех так жить», – подумала про нее Нехама.
Женщина, видимо, знала, куда идет. А шла она прямо сюда, к дому. И вдруг Нехама поняла: да это же сестра Елишеба! Проворно спустилась Нехама вниз, выбежала навстречу, помогла ей, совсем обессиленной, войти в дом.
– Что с тобой, Ели? На тебе лица нет. Ты очень больна и все-таки смогла прийти ко мне?
– Ах, сестра… – только произнесла Елишеба, повалилась на лежанку, и силы оставили ее.
Нехама захлопотала над ней, привела в чувство.
– Я так устала, еле доплелась до тебя, – тихо говорила Елишеба. – Нет, не то хочу сказать… Вот… Знаешь? Мой Иоанн… его уже нет… Его, его…
– Что с ним?.. Нет, нет, ничего не говори, помолчи… – Нехама крепко обняла сестру. – Посидим так, молча. Успокойся. Не говори…
Елишеба дрожала всем телом, Нехама крепче и крепче прижимала ее к себе. «Как страшно, – думала она. – Что же случилось с Иоанном? Что? Нет, невозможно представить… Нельзя ее слушать… А вдруг? Вдруг и Рови тоже?.. Что?»
Понемногу Елишеба успокоилась. Объятия сестры, ее тепло придали ей сил. Наконец она глухо произнесла, обреченно поникнув головой:
– Иоанна убили.
Нехама прижала ладонь ко рту, чтоб не сорваться в крик – дикий, звериный. Сдержалась, слава богу…
В полном молчании сидели сестры, обнявшись, в слезах.
Вот Нехама сказала тихо:
– Почему, Ели, так тяжела наша жизнь? За что нам эти мучения? Видно, Бог не любит нас… Или нет его вообще… Так говорил мой Рови… Наверное, он прав?
И тут Елишеба принялась рассказывать о своем горе:
– Его схватили, когда он говорил людям о приближении мешиаха к Хеврону. Связали и повезли в Ершалаим, где царь. Посадили в ту самую яму. Сказали, будто он бродяга, вор и смутьян. Сказали, что он накликал приход нового мешиаха, объявил будто бы его царем Иудейским… Морили голодом. Потом привели и к царю…
Елишеба заплакала и никак не могла успокоиться.
– …наш царь, – продолжила наконец с усилием, – не пастырь народа, а тиран. Так все говорят. Он боится за свой трон и за богатство. Боится, что у него все отнимут… А мешиаха… твоего Рови народ называет новым царем Иудейским, как называли и того, кто явился народу, когда мы с тобой еще маленькие были… давно еще, в детстве нашем… – Елишеба всхлипывала, утирала слезы платком. – Моего Иоанна считали пособником твоего Рови… Вот и взяли его в оковы, моего сыночка… Царь, когда привели Иоанна, узнал его, вспомнил и не стал даже допрашивать. Подал знак… и все… Потом голову Иоанна поднесли царю… на блюде. Так хотела та блудница Шаломе, дочь вельможи царского… Иоанн мне рассказывал… Он, кажется, любил ее… Только теперь так велел царь… чтобы на блюде… Моего Иоанна больше нет… Ничего больше нет… И меня уже нет, сестренка… Даже тела его мне не отдали на погребение. Должно быть, бросили собакам…
Елишеба забормотала что-то совсем невнятное, легла на циновку прямо на пол. Через несколько
