повернулась к нему и взглянула прямо ему в лицо, освещенное закатным солнцем.
– Я знаю, кто ты, – сказала она. – Ты всю дорогу боялся, что я тебя узнаю. Почему ты боялся?
Он опешил. Отчего-то ему сделалось дурно. Может быть, от мысли, что она сейчас уйдет от него, оставит одного?.. Нет, не на дороге, а в этой жизни, на этой земле… Совсем одного…
А Мелхола велела ему опустить котомку. Он послушался. И тогда она подошла совсем близко, положила руки ему на плечи и всем телом прильнула к нему:
– Ты знал, что я тебя всегда любила, Ровоам, мой Рови, мой спаситель? Еще тогда, когда мыла тебе ноги. Тогда ты не мог принять мою любовь. Не мог, хотя, может быть, и желал. Так? Да? Рови, какое счастье, что ессеи вернули тебя к жизни. Если бы не вернули, я убила бы себя. Когда я узнала, что ты жив, я и решила оставить нашу страну, чтобы никогда не встречать тебя, потому что знала: ты меня забыл. А теперь… поцелуй меня, мой Рови. Я никому тебя не отдам. Ты – мой спаситель и мой любимый… Поцелуй же меня…
Да, вот такое произошло событие. И оно должно было произойти, оно было неизбежно…
Они целовались жадно, будто желая выпить друг из друга все жизненные соки. В коротких паузах, когда их уста не сливались, Рови успевал говорить Мелхоле и о своей любви, которая родилась в нем не до Голгофы, но в начале путешествия, когда он нагнал ее, свою грешницу, еле бредущую по пыльному Вавилонскому тракту. Но тут же, говоря это, он поправлял себя: нет, нет, он и до Голгофы уже полюбил ее, как только увидел в ее прекрасных глазах отчаянное желание вымолить прощение за прошлую греховную жизнь. Он полюбил ее именно тогда, но не признался в этом себе…
Спустившись почти к самой кромке воды, они устроили себе ложе для ночлега, скрытое в густом кустарнике и окруженное камнями-валунами. Они провели ночь в объятиях друг друга, так и не уснув до рассвета. Их любовный шепот покрывал ровный шум морского прибоя…
Все дальше и дальше на восток шли они, потеряв счет дням. А для чего им считать дни? Ведь они вместе, и они счастливы. Они обрели друг друга и теперь неразлучны. Даже идут они всегда рука об руку, а приходя на почтовую станцию или постоялый двор, и тут не выпускают рук друг друга. Люди оглядываются им вслед. «Странная парочка», – говорят одни и пожимают плечами. «Вот так парочка!» – восхищаются и завидуют другие. Что ж? Правильно, им можно завидовать, они теперь – муж и жена.
– Мы с тобой пойдем в те места, – говорил Рови, – где я, пятнадцатилетний мальчишка, встретил великого гуру Натху. Жив ли он еще? Старенький был человечек. Забавный такой. А как ловко взбирался по лесенке в свою пещеру! О, тебе бы посмотреть. У меня-то плоховато получалось. Но все-таки и я научился.
Рови рассказывал Мелхоле о своих странствиях. Конечно, говорил и о трех друзьях – Наане, Нале и Више. Он изображал их манеру двигаться, подражал голосам.
– Ты у меня еще и комедиант, милый Рови-Натха… Люблю тебя.
Мелхола не стеснялась прохожих, обнимала и целовала Рови всякий раз, когда ей этого хотелось.
– Я называю тебя Рови-Натха. Ты заметил?
– Да. И мне приятно.
Они болтали о всякой всячине. Но будто сговорились не вспоминать те страшные дни, когда Рови попал в лапы римского наместника. Иногда он вспоминал мать. Ровоама-старшего… нет, о нем не вспоминал. А может быть, и вспоминал, но Мелхоле не говорил.
Как-то пришли они в город Нишапур. Здесь Великий шелковый путь раздваивался. Начинались две дороги. Одна вела через Герат в Кандагар – там когда-то Рови расстался с афганскими купцами, возвращаясь из странствий домой. И он не хотел идти туда с Мелхолой. Он предложил повернуть на север, в сторону Бухары. Этот путь скорее приведет их в страну Великих гор, где они и найдут гуру Натху, если он жив, конечно.
Между тем уже приближалась осень. Жара спала. Это как раз и хорошо. Но вот начнутся дожди, и это будет совсем не кстати.
Мелхола закапризничала. Теперь по самому пустячному поводу она плакала. Рови готов был нести ее на руках, так жалел ее, плачущую. Он всерьез подумывал, не отложить ли поиски гуру Натхи до весны или даже вообще бросить все и… повернуть обратно, домой. Нередко он теперь вспоминал родину, ее людей, обычаи. Вспоминал и свое подвижничество и его ужасное завершение. С ним ли это все происходило? Не верилось. А если и с ним, то он тогда был совсем-совсем другой человек. От прежних своих настроений он сейчас очень далек. Не хочет он больше наблюдать и изучать чужую жизнь с ее обычаями, не хочет и наставлять кого-то на путь истины. Для себя он открыл некоторую часть всеобщей истины и довольствуется этим вполне. Многое себе он доказал, убеждения менять не станет. Так он решил жить в дальнейшем. А вот Мелхола, размышлял он, держится за прошлое, думает о прошлом. И она, пожалуй, права, когда пеняет ему, что он, мол, оторвался от своего народа, от обычаев его. Где-то слышала она, как кто-то сказал, будто забывший прошлое лишается будущего. И еще она как-то спросила:
– Какой сегодня день, знаешь?
– Нет, не слежу я за днями, милая. Не веду им счет. Я счастлив с тобой. Какое дело мне до того, первый день недели сегодня или последний?
– Плохо это, Рови… А я считаю дни и знаю, что сегодня как раз десятый день месяца тишрей, а значит, сегодня наш праздник Иом-кипур, самый святой из наших праздничных дней.
– Так сегодня день искупления?! Неужели? Ты не ошиблась?
– Хм!.. Не ошиблась ли я? А заметил ли ты, что я ничего не ем? Ты предлагаешь мне, а я отказываюсь… Или тебе все равно?
При этих последних словах Мелхола заплакала.
– Но я думал, ты нездорова, оттого и не ешь. Мне тоже не хочется. И не плачь… Это надрывает мне сердце.
Рови вспомнил, что в праздник Иом-кипур до вечера пищу принимать запрещено. Пусть Мелхола делает что хочет, а он этим предписаниям больше не следует.
Мелхола вытерла слезы и улыбнулась. Такой она ему всегда нравилась.
– Помнишь, Рови-Натха, что в этот день решается судьба каждого человека. Там, на небе, имя человека запишут либо в книгу жизни, либо в книгу смерти. Смотря по тому, сколько у него грехов. Я боюсь, Рови. Я была очень грешна. И с тобой мы тоже грешим. В грехе живем. Нас никто не сочетал. Мы сами… Боюсь.
– Оставь это, Мелхола. Нас сочетала любовь, а не какой-то разжиревший человек, наделенный полномочиями. А кто он такой, этот
На ночлег их пустил хозяин усадьбы, что встретилась по дороге. Завтра Рови будет весь день приводить в порядок двор и сильно запущенный персиковый сад. Так они условились с хозяином. Подобным образом Рови зарабатывал и раньше, на всем пути, то на пропитание, то на ночлег или отдых, когда Мелхола особенно уставала.
Утром Рови принялся за работу. Мелхола еще спала. Первым делом он подмел двор. Потом перешел в сад и стал обрезать засохшие ветви деревьев. Посмотреть со стороны – Рови не узнать: чтобы защитить от солнца голову, он обмотал ее платком; длинный свой хитон он превратил в штаны, пропустив подол между ногами, подтянув вверх и закрепив на поясе веревкой.
Проснулся хозяин и пришел посмотреть, как идут дела.
– Здравствуй, работник.
Хозяин был человек дружелюбный.
– Мир дому твоему, хозяин.
Оба они не назвали друг другу своих имен. Владелец усадьбы сам накануне предложил так.
Видя, как споро работает Рови, хозяин проникся к нему уважением и захотел поговорить. Вместе с Рови он переходил от дерева к дереву и что-то рассказывал. Рови плохо слушал. Но вот хозяин сказал такое, от чего у Рови дрогнуло сердце.
– Вот ты, работник, идешь оттуда, с запада. И ничего ты не знаешь. А вот купцы тут часто проезжают… Шел оттуда китайский караван, там они продавали шелк… Мне, к примеру, он и вовсе не нужен… Да, так вот купцы те говорили, что в стране Израиля совершилось будто бы великое злодеяние. Там мучили и казнили одного праведного человека. Он был вроде Божественный человек, но перевоплотился в простого
