предсказаниями и нашел несколько похожих и у Нострадамуса, и у Ванги, и у кельтских друидов. Больше всего Седвига заинтересовал древний текст, выбитый на солнечном камне, найденном в окрестностях Сосекса. Радиоактивный анализ указывал, что каменный круг (весом более пятнадцати тонн!!!) с древними рунами был создан не менее чем за две тысячи лет до нашей эры. Послание древней, давно не существующей культуры гласило: «Перед последними днями мира замолчит черная певчая птица, люди снимут с себя оковы времени и обязательств. Будут больше пребывать в мире снов и так подготовятся принять кончину мира». Далее журналист приводил пророчества майя относительно 2012 года. Напоминал, что по календарю древней американской цивилизации это последний год Пятого Солнца. И что согласно ее пророчествам, двадцать третьего декабря должно случиться нечто, что уничтожит современное общество.
Журналист писал безэмоционально и рассудительно. Он явно не был сторонником панических настроений. Более того, он приводил исторические факты, когда человечество со стопроцентной уверенностью ждало конца света, который так и не наступал.
Для Седвига это было всего лишь еще одной странностью мира. Такой же, как озоновая дыра в Антарктиде или таяние снегов в Гренландии. Как журналист он писал о таящейся опасности, но все же чувствовалось, что по-человечески верил в нее лишь отчасти.
– И что? – спросил я Миа с нарочитым равнодушием, хотя на самом деле в голове уже крутилось имя Вильяма Херста.
– А то, что осталось всего несколько дней. И если есть еще возможность что-то изменить, то сжечь это долбаное дерево – последний шанс не только для нас, но и, возможно, вообще для всех.
– А как же твой сон, где ты падаешь из окна? Это мало похоже на конец света.
– Не знаю, но все очень серьезно. Гораздо серьезнее, чем ты думаешь. На вот, теперь почитай вот это. – И Миа протянула мне еще один выпуск SUN.
На первой же полосе стоял материал с извинениями редакции за статью Седвига и опрос крупнейших ученых мира. Все они отвечали на один лишь вопрос: кроется ли какая-то опасность в дате двадцать третье декабря? И все они отвечали – НЕТ. Физики говорили о том, что нет никаких аномалий. Биологи писали, что ситуация со скворцами сильно преувеличена. Астрономы, что нет ни одного космического тела, которое бы могло угрожать земле в ближайшее время. Геологи о том, что активность земной коры в норме. Редакция извинялась, что могла своим материалом посеять панику и сообщала, что не согласна с мнением Пола Седвига, уже уволенного из издания. Также мелким шрифтом в выходных данных газеты значилась фамилия нового главного редактора.
– Теперь понимаешь? – спросила Миа.
– Да. Конца света не будет. – Я улыбнулся и на этот раз ловко увернулся от ее ладони. – Да прекрати ты. Я трезв! Я все понял.
– Ты не понимаешь! SUN – не извиняются! Тем более по такому глупому поводу! Никогда! Кто-то очень серьезный надавил на них. Кто-то, кто придает подобным глупостям слишком много значения. Или для кого слишком важно, чтобы все шло своим чередом!
– Угу… Конечно… Наверное, это твой абориген из сна. Ладно. Давай пойдем поговорим с ним.
– С кем?
– С ним, с Сикарту. Он-то точно знает, что происходит.
Я встал, скомкал покрывало и зашагал к мопеду. Миа последовала за мной метрах в трех от меня.
– Я не пойду. Мне нельзя, – услышал я сзади ее голос.
– Вот еще… пошли вместе. Я боюсь есть твои грибы один.
– Нет. Я не буду. Даже не проси. Мне и так хватает общения с потусторонним, – сказала она твердо.
Я буркнул себе под нос что-то невразумительное.
Еще двадцать минут назад я приплясывал на берегу, в отличном настроении. Пьяный и веселый. А теперь я протрезвел, на меня накатилась депрессия, и Миа подгрузила меня так, что разболелась голова. Мне почему-то вспомнился мой любимый Брюс Виллис из «Крепкого орешка». У него болит голова, у него похмелье, а ему надо спасать мир. Вот он, настоящий герой! И я попробую быть таким же! Я сажусь на мопед и еду домой. Там одеваюсь подобающе для грибного экспириенса – кроссовки, штаны цвета хаки с карманами, футболка и легкая кофта с капюшоном. Беру с собой спальник, мобильный, айпод, пачку крекеров, бутылку воды, немного денег и тот самый сомнительный бумажный пакетик с неизвестными мне грибами.
Я еду в район Табанан. Сворачиваю к так называемому «Хорс Айленд» и там долго плутаю по маленьким дорожкам, пока наконец не выезжаю к океану. Я оказываюсь на бескрайнем, абсолютно пустынном пляже с почти черным песком. Песок вулканического происхождения. Он очень мелкий и рыхлый. Я ставлю мопед на ножку-подставку, и он тут же падает на бок, так как ножка мгновенно погружается в песок. Я откатываю мопед назад на траву и ставлю его под гигантское разросшееся алое. Солнце светит уже не прямо сверху, а чуть со стороны океана. А это значит, что уже больше трех дня. Я решаю съесть грибы на закате. Чтобы их действие началось чуть позже. Так как боюсь, что под грибами красота здешних закатов может запросто свести меня с ума. Потом я долго сижу молча и поедаю крекеры. Смотрю, как солнечный диск лениво движется к горизонту, постепенно ускоряясь и ускоряясь. Чтобы в конце, буквально на скорости, плюхнуться в океан.
В наушниках играет Земфира «Любовь как случайная смерть»… «Здравствуй, мама, плохие новости, герой погибнет в начале повести…» А я жру крекеры. О чем я думаю? Может быть, о том, что мир заслуживает своей смерти? А? Наверное, об этом. Я думаю, что если уж есть вариант какого-то апокалипсиса, то, может быть, это не так уж и плохо. Я вспоминаю пляж в Семеньяке с выброшенными на берег мусорными пакетами. Я вспоминаю кадры из телехроник, которые когда-то шокировали и вызывали мой праведный гнев. Репортажи из Ирака и Афганистана, из Белграда и Косово. Я вспоминаю помешанную на деньгах и карьере Москву. Я вспоминаю десятилетних детей, которыми торгуют на улицах Джакарты и Бангкока. Все это, возможно, морализм и «сопли». Но в этом и суть. Я понимаю, что всего этого не изменить. Мир нужно любить таким, какой он есть. И я пытаюсь это делать. А что такое любить ублюдка, подонка и извращенца? Это работа над собой каждый день. Это попытка каждый день открывать для себя что-то хорошее в нем и принципиально не видеть плохого. Когда я был маленький и мой отец неплохо закладывал за воротник, мать предпочитала ложиться спать в моей комнате и закрываться на ключ. Чтобы не видеть отца пьяным и невменяемым. Чтоб не портить себе настроение и своего впечатления о нем. Так вот – я поступаю так же. Кто-то назовет это трусостью. Но я считаю, что это рациональность. Зачем тратить силы на попытки изменить то, что изменить нельзя? А я уверен, что мир изменить нельзя. Большую часть времени я предпочитаю не видеть ничего плохого в этом мире. Я не вижу или делаю вид, что не вижу. Потому что думаю, что мир изменить нельзя. Но, может быть, его можно уничтожить… А если так? Если это приведет к какому-то результату? Да ну и хрен с ним и со мной тоже. Если должно так быть… то пусть будет так. И что в этом случае значу я? Если речь идет о судьбе всего человечества. Мои амбиции, мои стремления не имеют никакого значения. Вот о чем я думаю, сидя на черном песке на западном побережье острова Бали в Индийском океане. И во мне столько сомнений, и я уже так устал с ними бороться, что сил нет. Постоянный внутренний спор, постоянный внутренний диалог. Уж сколько я травил эти голоса в голове, а они не исчезают… это грустно.
Как же круто быть настоящим героем без сомнений. Как Брюс Виллис из «Крепкого орешка». Неважно прав или не прав – уверен в себе по-любому. А тут столько размышлений… Наша проблема в том, что мы слишком много думаем. Раньше люди больше доверяли эмоциям. А мы заперли эмоции в стенки разума. А когда выпускаем их наружу, то сразу пугаемся. Пугаемся самих себя. Ведь, оказывается, разум сдерживает в этой клетке такую силищу! Но пока мы учились сдерживать ее, мы совсем разучились ею управлять. А потому пугаемся ее. И, возможно, поэтому серьезные решения принимать крайне сложно… особенно мне. Вот же Судьба… нашли на кого возложить ответственность на спасение мира! Я же Весы! Долбаный маятник туда-сюда. Хочу – не хочу. Пойду – не пойду. Угадать мое решение сложнее, чем угадать, что выпадет зерро!
Я раскладываю спальник, но не залезаю в него, а просто ложусь сверху. Ем слегка соленые крекеры и смотрю, как оправляющие горизонт плотные облака, похожие на гигантские горы Гималаи вдали, окрашиваются в оранжевый цвет с переливами индиго. Провожаю взглядом стаю птиц, пролетающую где-то
