2012. Дерево Жизни

тревога с каждой секундой растет и крепнет. И это не похмелье, когда можно выпить три бутылки пива и тревога отступит, это что-то такое внутри… это похоже на вдруг проросший цветок, в груди, в головах, в животе… и цветок этот растет и несет в себе какую-то страшную и неотвратимую опасность. Я еду на поиски своего, возможно, уже бесполезного дерева, и мне тоже тоскливо. Тоскливо так, что просто сил нет. Но не потому, что во мне что-то сломалось, когда я увидел, что изобразил Херст, нет, напротив, его картина даже разозлила меня и придала сил… Мне тоскливо, потому что я начинаю остро ощущать, что рано или поздно я останусь совершенно один…

Я не могу найти это чертово дерево. Да, может, и нет его вообще… а может, я проезжал мимо него тысячу раз… но просто не понял, что это именно оно. Все это не важно… главное, что мне не по зубам эта задачка. А Херст, он еще и издевается надо мной… Он передает мне привет от Сикарту единственным доступным ему способом – своей пятой, безусловно восхитительной, работой. На ней нарисовано дерево баниан, освещенное будто вспышкой молнии. Яркий, фиолетовый неестественный свет, который может явиться лишь в сильную грозу, вроде той, что была вчера ночью… Стоп… Я торможу мопед и начинаю ходить вокруг него кругами, отчаянно пытаясь вспомнить постигшее меня в грозу дежавю. И мне начинает казаться, что я где-то видел нечто подобное, нарисованное на картине Херста. Но вот только где, вспомнить не получается. А может, это не издевка? Может, это подсказка? Может, Херст не хочет губить человечество и подал сигнал? И тут меня словно иглой пронзила догадка. Я вспомнил, что видел это чертово дерево вчера, когда стоял на балконе своего отеля. Когда грянул гром, и молния осветила все вокруг. Это было лишь какое-то мгновение и я, разумеется, не успел ничего толком разглядеть, но я был уверен, что где-то там, на горизонте, было точно такое же гигантское дерево. Молния осветила его крону совершенно отчетливо, и вот сейчас я понимаю, что это сто процентов именно оно! Я развернул мотороллер и помчался обратно.

Я старался ехать как можно быстрее. Уже начинало темнеть, а я очень боялся, что не смогу найти это дерево в темноте. А завтра было бы уже слишком поздно. На свою беду, с утра я довольно далеко уехал от района Бедугул. Мне нужно было проехать не меньше пятидесяти километров, а солнце должно было сесть через час-полтора. А потому я гнал с совершенно безрассудной скоростью. Я чуть было не сбил какого-то пса-доходягу и все-таки один раз задел колесом зазевавшегося на деревенской дороге петуха. Я все время поглядывал в небо, наблюдая за тем, как солнце неумолимо опережает меня. У меня в груди все буквально разрывалось от злости на самого себя: ну как я мог быть таким недогадливым и не разглядеть сразу же подсказку?! И как же так, после долгих месяцев поисков, найдя наконец то, что я искал, я откровенно опаздываю?!

Но все эти мысли были совершенно ни к чему. Я все сильнее и сильнее выкручивал ручку газа и входил в ставшие крайне крутыми серпантинистые повороты. У меня перед глазами стояла эта чертова картина Херста и освещенная молнией крона дерева, увиденная мной вечером накануне. А больше я ничего и не видел, а потому, когда прямо передо мной возникли зажженные в сумерках автомобильные фары, я не успел сбавить скорость. Возможно, я немного крутанул руль в бок, но не более… этого было недостаточно, чтобы избежать столкновения. Я просто вдруг почувствовал, как мопед вырвало из-под меня, как мою ногу обожгла и проткнула насквозь сильнейшая боль, в долю секунды выкрутив ее неестественно в сторону, и вот я уже лечу куда-то вперед… Я почувствовал, как в полете пару раз цепанул коленом и локтем что-то твердое и колючее… а через мгновение я уже падаю на асфальт и замираю, не в силах пошевелиться… просто лежу, скрученный в неестественной позе, и ощущаю, как по всему телу разливается чудовищная боль. Как боль наполняет меня до предела, как мне хочется кричать… как боль становится моей сутью, самим мною… и я понимаю, что каждая секунда этой боли обретает вес бесконечности… и мне становится невозможно терпеть больше… и тут я… отключаюсь…

* * *

И я увидел первый за долгое-долгое время сон. А может, и не сон это был, а бред больного, растерзанного обстоятельствами и рваным железом человека.

Мне приснилось, будто я стою в кромешной темноте, совершенно один и мне очень холодно. И тут раздается телефонный звонок. Это она. Звонит оттуда! И говорит: «Вставай! Ты же мой герой! Ты что, забыл?! Героев не убивают за несколько страниц до финала!»

Мне показалась эта формулировка про страницы несколько абсурдной, но я не стал спорить.

«Мне кажется, у меня сломана нога, – сказал я и попытался разглядеть в темноте свою поврежденную ногу. – Как же я пойду?»

«Это только кажется… ты сможешь, я в тебя верю. И ты тоже должен поверить! Ты должен закончить хоть раз в жизни то, что задумал! Такого шанса больше не будет никогда!»

Я посмотрел по сторонам, в абсолютную темноту.

«Но как же я найду то, что ищу, в такой темноте?!» – спросил я.

«А телефон тебе на что?» – ответила ты и повесила трубку.

Я почувствовал, как кто-то осторожно тормошит меня за плечо.

Я услышал русские голоса:

– Ему, наверное, нельзя двигаться… а вдруг у него сломан позвоночник… бедняжка… урод… надо же так гнать на такой узкой дороге…

Я открыл глаза. Боли не было. Просто я совсем не чувствовал своего тела. Как будто был подвержен глобальной обезболивающей заморозке. Я, видимо, был без сознания несколько минут… уже стемнело. В свете фар я различил двух людей – парня и девушку, судя по всему это они ехали на этой самой злополучной повстречавшейся мне на пути машине.

– Мой телефон… – прохрипел я.

– Лежите… лежите, мы уже вызвали «скорую», – ответил мне женский голос по-русски.

Я попытался пошевелиться и понял, что вполне могу двигать руками, хоть и не чувствую их. Я кое-как привстал и снял со спины рюкзак с разбитым компьютером и фотоаппаратом.

– Вам нельзя вставать! У вас шок! Возможно, у вас переломы! – затараторил парень.

Но я прекрасно понимал, раз я сумел хоть чуть привстать, значит, позвоночник у меня не сломан. А это самое главное. Я огляделся по сторонам и увидел разбитый вдребезги мопед. Удар был очень сильный…

Мопед валялся в метрах пятнадцати от меня… а значит, я пролетел никак не меньше десяти. Несмотря на продолжающиеся уговоры ребят не двигаться, я все-таки встал, опираясь на них, и начал шариться в карманах в поисках своего мобильного. Он нашелся в боковом кармане рюкзака. Слава богу, телефон был цел. Я поднес его к лицу и заплакал. На меня накатили очень смешанные чувства. Тут была и злоба, и чувство жалости к самому себе, и тут же радость, и даже какое-то внутреннее ликование… Я прекрасно понимал, что самое дорогое, что у меня сейчас есть, это вот эта картинка-заставка на телефоне, и она, слава богу, цела. Фотография, которую я сделал неделю назад с террасы того самого отеля. Рисовые поля, отдаленно напоминающие гигантскую паутину и озеро в долине. Горы на горизонте… лодки на озере… и дерево баниан в правом верхнем углу фотоснимка. То самое дерево с картины Вильяма Херста.

Токио В это же время

Токио – город самоубийц. Я не шучу. Здесь самое большое количество самоубийств в год в мире. И здесь самое большое число призраков на квадратный километр. Нет, вовсе не в Сталинграде, где в Великую Отечественную на каждый сантиметр приходился минимум один павший, и не в Дахау, где десятками тысяч отправляли в печь. А в самом красивом и самом благоустроенном мегаполисе мира.

Призраки Токио… Они везде. Они повсюду. Несколько лет назад я жил в Токио, в маленьком отеле на Акасаке. Бетонная коробка и ходы, будто проложенные гигантскими термитами внутри. И я тоже был кем-то вроде термита или муравья. В общем – я вдруг потерялся. Стал очень маленьким и одиноким. Хотелось выйти на балкон и сказать: «СТОП! Мир, оживай!» И толком не понятно, почему именно «Оживай!», ведь никто не умер, мир живее всех живых – машины мчатся по автострадам, фрики смеются и позируют туристам на Харажуку, сорокалетние онанисты листают порнокомиксы в метро, а в моем любимом джаз-баре «Олея» все так же играют пронзительные темы Колтрейна. Мир живее всех живых. И скорее он должен сказать мне: «Эй! Оживай!» Когда один из двоих умирает, сразу и не понять, кто умер на самом деле. Все вдруг меняется, и ничего не происходит вроде, лишь тоска. Ты понимаешь, что кого-то не стало, и этот кто- то, возможно, ты сам. Вот такие странные чувства.

Идешь по коридору-норе и ощущаешь, что за тобой следят глаза такого вот заблудившегося. Парень.