произнесенные им слова: 'Когда я увижу здесь, рядом со мной, всех моих товарищей, которые ждут сейчас на льдине, и вас, наступит счастливейший момент в моей жизни. Люди, оставшиеся там достойны вашей помощи'.
Эта сцена глубоко взволновала нас, шведов. Я ответил: 'Скоро вы будете вместе. До встречи, генерал, прощайте'' [110].
Лундборг поднялся. Я смотрел, как он удаляется вместе с другими летчиками. Мысленно я посылал ему наилучшие пожелания.
Оставшиеся со мной Торнберг, Кристелль и другие забрались в свои спальные мешки и, пожелав мне спокойной ночи, уснули.
Маленький огонек костра желтел в ночи. Но сон не приходил. Я чувствовал необычайное возбуждение, и нервозность моя все возрастала. С беспокойством я смотрел на часы, потом переводил взгляд на шведов, удивляясь, как они могут так спокойно спать. В окружающем нас безмолвии слышалось их глубокое дыхание, сопровождаемое плеском волны, ударяющей в гидропланы. Вдруг раздался короткий тревожный вскрик: один спальный мешок, лежащий слишком близко к огню, загорелся. Когда маленький пожар был потушен, снова воцарилась тишина.
Время шло, и тревога моя все росла. И вдруг я вздрогнул - до моих ушей донесся гул мотора. Я разбудил Кристелля, он высунул голову из спального мешка и сел. В небе появился гидросамолет, который сопровождал Лундборга. Кристелль посмотрел на него и спокойно сказал:
- 'Фоккер' капотировал, - а затем снова улегся как ни в чем не бывало.
Для меня это было страшным ударом. Я оказался разлучен со своими товарищами. Они так и остались на льдине, и кто знает, сколько им еще придется пробыть там. И Лундборг стал таким же пленником, как и они. Невыразимая тоска сжала мое сердце. Но я тут же взял себя в руки. Нельзя терять времени. Необходимо проанализировать ситуацию и решить, что делать дальше. Надо действовать.
Я обратился к Торнбергу. Теперь он лежал рядом со мной. Его добрый, задумчивый взгляд вызывал у меня глубокую симпатию.
- Что теперь делать? Располагает ли шведская экспедиция другими, оснащенными лыжами самолетами, которые могли бы приземлиться на льдине?
- Нет. Однако имеется финский одномоторный самолет, который можно было бы отремонтировать. Но лучше попросить, чтобы доставили из Италии маленькие туристские самолеты. Подошел бы также английский 'Мот'. Во всяком случае я уверен, что шведское правительство со своей стороны сделает все, что в его силах.
Я сказал Торнбергу, что мои товарищи нуждаются в некоторых вещах и продуктах, особенно в пеммикане, и он заверил меня, что в тот же вечер им будет отправлено все необходимое.
После этого, не желая терять времени, я попросил доставить меня на борт 'Читта ди Милано'. Гидросамолет был готов к полету, и мы, Торнберг, Кристелль и я, тотчас же вылетели в бухту Вирго, где стоял на якоре итальянский корабль, который прибыл в тот же день из Кингсбея вместе с тремя большими гидросамолетами: 'S-55', 'Марина-I' и 'Упландом'.
3.9. Рассказ Лундборга
Обратный полет 'Фоккера' с острова Русского на остров Фойн, рассказывает Лундборг в своей книге, проходил при хорошей погоде и без всяких осложнений. Курс прокладывал 'Ганза-Бранденбург', пилотируемый Якобсеном и Розенвардом. Но когда Лундборг пролетал между островами Брох и Фойн, мотор начал работать с перебоями. 'У меня замерло сердце. Что делать?'
Был момент, когда он решил, что придется садиться на острове Фойн. Лундборг начал снижаться, но, когда до земли оставалось всего несколько сот метров, мотор снова стал работать ритмично. Лундборг вновь набрал высоту и, чтобы убедиться, что мотор продолжает работать без сбоев, сделал несколько кругов над островом Фойн.
Затем, следуя за 'Ганзой', которая шла впереди, 'Фоккер' направился к лагерю потерпевших бедствие. До него оставалось не более 18 миль. Через несколько минут самолет был там.
'Уже показались палатка и дым, который поднимался над льдиной. Я решил снизиться, чтобы развернуть самолет против ветра, который изменил свое направление со времени первой посадки. Но как раз в этот момент мотор опять стал давать перебои. У меня вырвалось проклятье!
Любой ценой надо было приземлиться здесь, на этой площадке, где так удачно я совершил посадку в прошлый раз: в этом был единственный шанс на спасение. Снижаясь, пытался сделать все, что было возможно, чтобы мотор снова заработал нормально, но ничего не вышло. Планируя, я приблизился к короткому краю поля. Я был вынужден садиться при боковом ветре. У самой земли видел, как передо мной вырастает огромная ледяная глыба. 'Фоккер' коснулся земли и заскользил по снегу. Потом подпрыгнул, преодолевая несколько ледяных торосов, и лыжи зарылись в снег, подтаявший на ярком солнце. Это случилось 24 июня в 4 часа 30 минут...
Я почувствовал, что лыжи, особенно правая, окончательно застряли в снегу, хвост самолета поднялся, а носовая часть начала опускаться...
Прежде чем понять, что произошло, я очутился висящим вниз головой, удерживаемый в кресле привязными ремнями. Я ослабил их и соскользнул вниз. Из носа пошла кровь, но снегом удалось остановить ее. Если не считать этого, я был абсолютно цел и невредим.
Что я почувствовал? Скорее раздражение, чем отчаяние.
Ко мне подбежал Вильери. Он обнял и поцеловал меня в обе щеки, ни единым словом не кляня судьбу. Он рыдал не только потому, что из-за моей неудачи надежды на скорое спасение рухнули, но и из-за жестокого удара, постигшего меня самого. Подошел Бегоунек. Он взял мои руки в свои и спросил, не ранен ли я.
Над нами, все более сужая круги, летела 'Ганза', пилотируемая Якобсеном. Я немного отошел от самолета, чтобы меня лучше было видно, и поднял руки над головой, показывая, что я цел и невредим. Розенвард показал знаком: 'Мы поняли'. И 'Ганза' взяла курс на запад. Через несколько минут она исчезла из виду'.
3.10. В бухте Вирго
Из всего, что я увидел по прибытии в бухту Вирго, в памяти остался только печальный вид кое-где покрытых снегом сероватых гор, окружающих маленькую бухту, с которой были связаны воспоминания об экспедиции Андре, и еще верхняя палуба 'Читта ди Милано', заполненная матросами. Навстречу нам вышел моторный бот. Меня перенесли туда на руках и доставили на борт корабля под приветственные крики экипажа. На душе у меня была смертельная тоска, которую не могла смягчить даже сердечность встречи. Помню лицо одного офицера, в глазах которого стояли слезы, а журналист Апонте во что бы то ни стало хотел поцеловать мне руку.
Меня перенесли в каюту. Я искоса взглянул в зеркало, впервые за тридцать четыре дня: вид был ужасный, неузнаваемый. Жесткая, длинная щетина сероватого цвета закрывала лицо. Я попросил умыться. Я весь зарос отвратительной грязью; только теперь я обратил на это внимание. Я сразу вдруг увидел налет, покрывающий мою кожу, ощутил зловоние, исходящее от моей одежды, всю мерзость, которая накопилась за те тридцать дней, когда мы были похоронены во льдах.
Умывшись, я пригласил к себе в каюту Торнберга, Кристелля и командира корабля. Мы решили телеграфировать в Рим и просить маленькие самолеты на лыжах, а пока что попытаться приделать лыжи к финским 'Юнкерсам'. На прощание я напомнил Торнбергу о его обещании тотчас же послать к лагерю гидросамолет, чтобы сбросить пеммикан и другие необходимые продукты.
'Читта ди Милано' был переведен из Кингсбея в бухту Вирго, чтобы самолетам, базирующимся на судне, было ближе лететь к красной палатке [111] и вести поиск двух других групп. Один из таких поисковых полетов был совершен первого июля.
Два итальянских гидросамолета и шведский 'Упланд' вместе вылетели на розыски третьей группы потерпевших бедствие на 'Италии'.
Все три гидросамолета достигли окрестностей мыса Ли-Смит; здесь они попали в туман и вынуждены были вернуться. Никаких следов 'Италии' обнаружить не удалось, да их и не могло быть там, потому что, если они вообще существовали, их следовало искать, как я указывал, к востоку от красной палатки, которая в тот день находилась на меридиане 28°44' к востоку от Гринвича, в тридцати километрах от мыса Ли-Смит.
