чем теннис по-чешски, и уж намного сложнее, чем теннис по-хорватски (примером которого является Иванишевич: мощная подача, дальше смэш по мячу или мимо, минимум очков и минимум мыслей).
Благодаря такому просвещенному воспитанию Таня выросла раскованной или, если говорить прямо, как обычно делали соседи, испорченной и плохо воспитанной девчонкой. Однако она действительно часто улыбалась, иногда и без причины, поскольку в отличие от большинства хорватских детей не страдала хроническими зубными болями.
Иван завидовал дочери. Как свободно она кричала! Какая спонтанность! В детстве Ивану разрешалось только открывать глаза и уши, но не рот, разве что в молчаливом удивлении. Когда к Долинарам заходил незнакомый Тане взрослый, она тут же начинала дергать маму за юбку или папу за бороду, карабкаться вверх по папиной ноге, орать что есть мочи папе в ухо, а потом спрашивать, больно ему или нет.
Ивану хотелось улучшить свою семейную жизнь. Он прочитал еще стопку американских руководств, на этот раз о том, как сделать жену счастливой. Чтобы умиротворить Сербию и Косово, потребовались американские и британские ВВС, а чтобы умиротворить и удовлетворить балканскую семью, потребовались американские наука и психология. После того как американцы второй раз продемонстрировали силу на Балканах, Иван превратился в поклонника Америки, хотя такая позиция была в диковинку среди сербов и почему-то даже среди хорватов, которые возмущались из-за того, что Америка позволила сербским силам разорить Хорватию, введя эмбарго на ввоз оружия, и хорватам стало еще сложнее защищаться. Большинство хорватов в те дни негодовали из-за того, что хорватские генералы, освободившие оккупированные сербами хорватские территории и устроившие этническую чистку, разыскивались Гаагским трибуналом как военные преступники, и хотя Хорватия выиграла войну, ни одного офицера или солдата нельзя было провозгласить героем. Иван обожал отчеты о боевых вылетах, взрывах, и даже когда американцы запустили ракету в посольство Китая, Иван посчитал это удивительной точностью. Теперь он читал книги по сексологии, например «Радости секса, часть 2». Благодаря чуду американской инженерной мысли он еще станет отличным любовником. Ивану не особо понравилась глава, в которой приводились шаблонные описания различных национальных предпочтений в сексе. Книга утверждала, что имитация изнасилования – это народная сексуальная забава в Сербии. Учитывая войну в Боснии и существовавшие там так называемые «лагеря изнасилования», Иван не возражал против подобного абсурдного утверждения.
В книге говорилось, что оргазм – это ключ к гармонии, и муж должен отплачивать услугой за услугу, то есть если жена делает мужу минет, то он обязан ответить куннилингусом, и вообще он должен первым инициировать оральный секс, и это он должен покупать свечи, а не считать это обязанностью жены, это он должен расставить свечи в спальне (Ивану эта идея показалась какой-то нездоровой, поскольку свечи в спальне напоминают бдение у гроба).
Иван смеялся над прагматичным подходом к семейному счастью, на его взгляд, все детали были изложены верно, но зато утерян сам смысл брака. Может, это похоже на американские войны: они все детали понимают правильно и бомбят точно, но вот только упускают смысл или даже вообще забывают, ради чего, собственно, затеяли войну. Иван не знал точно, в чем смысл брака, но ему казалось, что здесь требуется особая точность.
Сельма решила, что обращать внимание на свою внешность ей не нужно. Завоевывать мужа необходимости нет, у нее уже есть муж, не ахти какой, но все-таки муж. Она предпочитала тратить лишние деньги на одноразовые подгузники, а позже на кукол Барби, а не на юбки для себя. После рождения Тани и приема тетрациклина у нее очень испортились зубы, и Ивану больше не нравилось целоваться с женой, а ей это нравилось еще меньше.
Сельма тоже пыталась улучшить их сексуальную жизнь, и на их четвертую годовщину, о которой Иван забыл, подарила ему Камасутру. Он разорвал подарочную упаковку, на обложке увидел два тела, переплетенные вокруг огромного фаллоса. Иван воспринял подарок как оскорбление.
Когда они все-таки занимались сексом, это было так ново для Ивана, и он испытывал такое сильное возбуждение, что наступала преждевременная эякуляция. Иван не привык к ласке. В его детстве все прикосновения носили форму ударов, удушения или порки. Мать обычно наказывала его тогда, когда он этого совершенно не ожидал, а иначе он просто выпрыгнул бы в окно и убежал. Обычно он просто проходил мимо, и тут она ударяла его по шее или пинала. Учитель математики любил хватать Ивана за подбородок, чтобы приподнять его под нужным углом и влепить пощечину. Так что Иван с детства стал осторожным (он часто поворачивал голову, чтобы посмотреть, нет ли какой-то угрозы сзади), и хотя он полностью осознавал, что его осторожность приняла гипертрофированные размеры, но, будучи взрослым, измениться уже не смог. Пули и ножи, которые угрожали ему на войне, тоже не пошли на пользу. Он боялся малейшего прикосновения.
И чем нежнее было это прикосновение, тем сильнее нервничал Иван, иногда у него даже живот судорогой сводило. Часто Иван прижимал руки жены к подушке, чтобы избежать контакта с ее кожей, передавая все полномочия пенису. Но когда, возбуждаясь, она обвивала Ивана ногами, он тут же кончал, стискивая зубы и рыча, как брошенная собака.
У Ивана не было доказательств, что Сельма все еще его презирает, но он воображал, что так оно и есть. Иван знал, что воображение может быть продуктом его паранойи или, наоборот, паранойя – продуктом воображения, но это не утешало. Он боялся, что сойдет с ума. А в их городе не было «семейного консультанта» – обычно, кстати, разведенного, – а что касается психотерапевта, то поскольку Низоград несколько веков был частью Австрии то и психотерапия существовала лишь в форме психиатрии и применялась лишь к умалишенным.
После войны Иван не смог получить место учителя. Раньше он думал, что как только хорваты сами будут управлять своей страной, экономика станет процветать и появятся новые рабочие места. Хорватия станет южным аналогом Норвегии с фьордами вдоль всей береговой линии и рентабельными заводами с превосходной рабочей силой. Хорваты возвратятся из Германии и Австрии и с помощью своих замечательных навыков превратят Хорватию в землю обетованную. Однако экономики практически не существовало. Он и многие другие словенские хорваты винили хорватов, переехавших из Герцеговины, в том, что они захватили все стоящие рабочие места. Туджман и его герцеговинская команда присвоили все, что только можно присвоить. Путем закулисных переговоров все национальные заводы приватизировали, а оборудование тут же продали Турции и еще нескольким странам. Заводы остановились. У людей началась ностальгия по старой Югославии, и они практически хотели возвращения сербов. Чудесным образом металлургический завод в Низограде по-прежнему функционировал, возможно, только для того, чтобы наполнить долину ядовитыми газами и вредной для здоровья пылью тяжелых металлов. Ивану удалось получить работу на фабрике, так что на некоторое время он присоединился к рабочим, вдыхающим вредные выхлопы, прислушивающимся к свисту электрических искр от сварочного аппарата. На самом деле завод действительно что-то производил – бомбы и пушки для возможных войн против Сербии, Словении, Венгрии и остальных соседей Хорватии, почему-то Хорватия не могла с ними ужиться. В перерывах Иван ни с кем не общался и с суровым видом читал философские сочинения, задумчиво, но яростно дергал себя за бороду и ковырял в носу. И если философские доводы были особенно запутанными, то Иван стискивал зубы и выдергивал волоски из ноздрей так резко и безжалостно, что из носа капала кровь. Забыв о причине кровотечения, Иван задумывался, а не пора ли ему проверить гемоглобин. Рабочие смеялись над ним. Каждый день они приглашали его выпить пивка во время утреннего перерыва и считали его странным из-за того, что он отклонял их приглашения.
Ивана перевели со сварочного аппарата из-за проблем с легкими. Он без конца кашлял, и рентген показал наличие каких-то пятен. Как только он приступил к работе в администрации завода, пятна исчезли. Зато появились другие симптомы: целый букет проблем с пищеварением, и венец этих неполадок – геморрой.
Иван был в хороших отношениях с врачами: они хорошо его знали, презирали, но при этом любили.
