Я жду у дискотеки, в прикиде Дьяболика, на черной «Альфасуд».
Чтобы загрузиться, нюхаю трусики тех, кого уже уделал. Иногда все как во сне. Я отключаюсь и начинаю их лизать, рвать и жрать. По клочочку. Пока девчонки не выйдут с дискотеки.
Расфуфыренные простипомы.
Эти чернявые меня доконают. Вот теперь я Дьяболик, гроза всех комиссаров полиции. Беру я так ножичек, и когда мы одни, говорю, что буду пускать кровь. Велю им снять трусики и достаю свою сосиску.
Они вопят — я балдею. Соображают, что перед ними Дьяболик.
Покажь, говорю, чесалку, залукать охота. На кассете совсем не то. Там у тебя сразу берут, да еще и муди вылижут. А этим больше стремно.
Бывает, что и отдрочат.
Иные просто сдергивают — хер догонишь.
Пора и мне с кичи когти рвать. Тут меня не удержат.
Правда, может, это сон.
И я еще проснусь. На американской вилле. Я буду плавать в бассейне. Он будет в таком укромном месте — никому не найти. У бассейна будет форма глаз Дьяболика. Вокруг телекамеры. Клаудиа Шиффер там, ну и все остальные. Это вам не тюремной прогулки дожидаться.
Ни одна собака не придет навестить.
А в школе друганов завались было. Видел я тут физию свою в газете. Лучше бы меня сняли в прикиде Дья
лот номер восемь
Неоцибальгин
Мы с корешами как соберемся, так про Неоцибальгин все калякаем. Поначалу доходило туго. Первый усек Джузеппе. Пятнадцать лет. Весы. Месяца три как дело было. Звонит он мне поздно ивнингом. Переключай, говорит, на Raidue. Я переключил. Гляжу — пацан. С пацанкой. Рядом мотик. Кругом деревня. В глазах радость, что молодые. Неоцибальгин.
Помню, музон был уматный. Сейчас уже другой. Так под него кайфовал, что и не передашь. Накольно было услышать его за столом, когда мамуля несла свою бредятину. От этого гонива меня вело еще сильнее, чем от ее затрещин в детстве. Всем моим своим я хотел, чтобы она отвяла уже. Тогда мы остались бы одни. Я и телевидение.
Я искал диск с тем музоном по всему Риму. Рыскал по магазинам как заводной. Рылся в компактах — нет диска Неоцибальгина, и все тут. Ну, нигдешеньки нет. Может, самые клевые диски конфискует Государство? А что, сидит себе наверху такой командир и не хочет, чтобы люди счастливыми были.
В школе Микела засветила мне коробочку. Радуга на коробочке переливалась всеми цветами наших идеалов. Я начал глотать Неоцибальгин каждый день.
Бо́шку мигом отпустило. Но бо́шка бо́шкой, а Неоцибальгин я бы по- любому принимал. И во рту так вяжет обвально, и с парнями есть о чем перетереть.
В четыре у фонтанов шла разборка полетов. Микела была заводилой. Она садилась, доставала коробочку и говорила, сколько закинула Неоцибальгинок. Мы внимательно слушаем. Известно, что она вешает. Но никто ее не перебивает. У Микелы такой голос — закачаешься.
Четко помню, как впервой спросил в аптеке Неоцибальгин. Это было посильнее, чем покупать Орансоду. Мне было десять, а в десять не пьют Орансоду. Правда, и в шестнадцать мало кто петрит, что значит затариться Неоцибальгином. Прикольно смотреть, как смотрит на тебя аптекарь, когда ты просишь лекарство твоего поколения.
Потом больше стали молчать. Все рекламировали Fininvest. Ha Rai пусто. Кто-то из парней вообще задвинул команду. Шла полная шиза. Неоцибальгин был в нас — вот что я хотел сказать. А телевидение только бросило клич.
Мы живем, чтобы добиться счастья. Микела говорит, что кризис — это нормальная смена циклов. Одни плывут под строгие такие пакетики аспирина и окисляются уже под корень. Такие быстро взрослеют, но все равно возвращаются к нам. Другие ловят приход на шипучке. Поди, пацанами цеплялись на Аспро.
Чуваки должны быть заодно. И чтобы брали тоже одно. Сейчас только и остались что я, Микела и Джузеппе. У фонтанов все тоскливей. Мы глядим друг другу в глаза и знаем, что в кармане у нас лекарство от менструальных дел. Ну, это в смысле у Микелы в кармане. А Джузеппе садит одну за одной. Зато с Неоцибальгином по три пачки в день высмаливает. Хоть бы что ему.
Холодный воздух мира
От психоделической подсветки тела становились абстрактными.
У края танцпола все мелькали ноги. Я таращился на них со страшной силой.
Запах пота придавал форму белокожей массе. Масса кружилась в танце. Танец вызывал неодолимое желание раствориться в едином пульсирующем теле, которое не нарадуется, что ему восемнадцать.
Холодный воздух мира припарковался за дверьми дискотеки.
Но и здесь мне было одиноко, как никогда.
Меня зовут Энрико. Мне двадцать лет. Родился под знаком Близнецов. В прошлом году провел каникулы на острове Эльба.
Маттео говорил, что на Эльбе закадрить — раз плюнуть.
У меня в кармане был презерватив. Я сидел на диване и посасывал пиво. Рядом лизалась какая-то парочка. Постоянно в меня тыркалась. Я слушал, как в концовке «Papa Don't Preach» вступают скрипки, и плакал.
Ну, чуть не плакал. Я перся.
Это все голос Мадонны. Он был до того необъятным, что чисто набух в моей душе. Такое не опишешь. Я хотел, чтобы он был во мне навек. И чтобы была кадра, чтобы держала меня за руки и чтобы уже отсосала мне как надо.
Прикинулся я тогда стильно — в желтую рубаху от Армани. Маттео дал.
Закрою глаза, а сам слышу, как брюхо мне выдает, что оно типа с моими делами дел не имеет и такой закатывает концерт, как тот драмсист, который сколотил наши судьбы. Он сколотил судьбы тех, у кого бы я расстегнул блузку, вытащил и помял бы грудь. Кумпол раскалывался. Я смолил.
Была там одна — просто отпад.
Такая с длиннющей рыжей гривой, в облегающем черном трико со всеми завлекалками навыкат. Туда- сюда двигала до самого конца танцулек.
Маттео тоже светился, но редко. Все больше косяки заряжал. А еще он гнал, что снимает там одну из Болоньи. Типа она ему и дразнилку помацать дала.
Дома он поднес мне к носу указательный палец: мол, вкуси аромат хромосомы. Только несло совсем из другой дырки, не иначе как Маттео сам себе в шоколадку постучал.
Маттео модный такой пиарщик. Вкалывает на две миланские дискотеки. Уж он знает, как надо подъехать к девчонкам. Но не думаю, чтоб он снимал без осечек.
В тот вечер он, как и я, сник.
Пришли мы, значит, на снятую фатеру и начали фугасить бухло, а заодно выискивать на ТВ порнуху.
По Видеомьюзику шла короткометражка Art of Noise «Paranomia». Там было кресло на колесиках, а на нем физия компьютерного чела. По Raitre крутили черно-белую кину.
Мы шатались по хазе датые в мясо. У каждого в хэнде по елдырю. Мы так нарезались, что Маттео чуть не сблеванул мне в табло, когда я присел у него между ног, чтобы лизануть ему плешку.
На вскидку мы расписали литра по два с верхом биревича, бутыль ликерсона и бомбу красного Мартынского.
Я до того в жизни ни у кого не брал. Потому как натурал. Но это было хоть что-то. А потом и он бы мне конкретно откачал.
Программы уже час как свернули. Я больше не мог выносить этот муторный писк. Он так громко сифонил, что я вытащил из глотки Матюшин банан и пошел вырубить телик.
