не для курортной зоны. В этой одежде было хорошо покорять бездорожье в тайге. Военная форма вообще удобна для экстремального туризма. В ней тепло в холод и не жарко в жару. Её практически не нужно стирать — такое ощущение, что она сама очищается от глины, грязи и песка. Чтобы лишний раз не мыть голову, мы оба тогда коротко постриглись. У меня это вышло даже по пижонски, а вот Андрей промахнулся. Вернее, промахнулась парикмахерша, но расхлебывать—то пришлось ему. В общем, когда он смыл с себя укладку, которую ему зачем—то соорудили, оказалось, что он похож на заключенного. Единственное, что его еще как—то отличало — он не был таким худым. Последнее оказалось поправимо. В дороге он оброс, осунулся. Тогда мы здорово «попали» на серпантине за Красноярском. Вечерело, с неба, не переставая, лило, я замерзла так, что уже не могла ехать больше пятидесяти километров час. По—моему, от холода трясся даже мотоцикл. Мы долго не могли найти съезд с дороги и нашли его, когда уже стало темнеть. Через два десятка метров дорога закончилась крохотной поляной под сводом вековых сосен. Мы быстро раскинули палатку и уже хотели было нырнуть внутрь, как вдруг со стороны шоссе послышался шум машины — кто—то свернул с трассы и остановился, отъехав от дороги всего несколько метров. До ближайшего жилья было километров семьдесят, встреча с незнакомцами не сулила ничего хорошего, и поэтому Андрей, взяв топор, решил сходить посмотреть, кто там.
Оказалось, местный водитель, хорошо зная, насколько опасно останавливаться прямо на трассе и даже на обочине — красноярские сумасшедшие автомобилисты меньше чем сто пятьдесят по этому серпантину не ходили, съехал с дороги, чтобы проверить и долить масло.
— Как—то он странно себя вел, — растерянно сказал Андрей, вернувшись, — ну, говорит, как в лесу орехи? Есть? А какие сейчас с лесу орехи — июнь на дворе?
Я посмотрела на него и покатилась со смеху: стриженый под зэка, худой, заросший, в зеленых штанах химзащиты и в резиновых сапогах, в военном кителе типа «зеленка», в лыжной, защитного цвета шапочке, скатанной на уши, с топором и с бешеными от усталости глазами, он был похож на террориста—смертника, но никак не на бедненького, несчастненького мотоциклистика, который ой как боится встретиться в лесу со злым автомобилистом! Он посмотрел на топор, что—то сообразил, потом пошел мотоциклам — смотреть на себя в зеркало. И тоже захохотал.
Он хохотал, хлопая себя по коленкам, я каталась по почти сухой хвое перед палаткой. Смеялись до слез, до икоты.
— А я думаю, чего он на меня так странно посмотрел! И еще отвечаю: какая, мол, шишка, нет в лесу шишки… А он смотрит, как заяц на удава! Канистра с маслом дрожит. Быстренько так масло залил! А я думаю — во мужик устал, руки трясутся, как же он дальше поедет—то?
В Хакасии мы попали в самую натуральную курортную зону — пляжи по берегам соленых озер, палаточные городки, местные, торгующие пирожками. Красноярские пижоны на дорогих машинах, в прицепах которых стояли миникатера и гидроциклы. Дамочки в розовых шляпках небрежно тыкали из окна пальчиками: глядите, какие грязные эти мотоциклисты! Фу! Толчея на заправке у озера Шира — какой—то наглый юнец бампером выталкивал меня с заправки — и даже поверх своих темных очков глядеть на нас не хотел. Чувствовали мы себя среди довольно богатой, как нам тогда казалось, публики отвратительно. И поняли одно — чтобы не было так мучительно стыдно, надо все же потратить немного денег на приличную одежду для путешествий. По ней встречают.
Отлично. Теперь мы в своих дорогих куртках выглядели так же, как и раньше — черными и грязными.
Мы миновали Тайшет, когда смеркалось. Дорога здесь была превосходной. Было странно, когда среди этой разрухи вдруг попадались ухоженные участки асфальта — с заботливо нанесенной разметкой, всеми нужными знаками, и обязательными гаишниками, которые бдели даже сейчас, поздним вечером. Нас не остановили, мы остановились сами.
— Пойду спрошу, может, подскажут, где здесь заночевать можно. — сказал Андрей.
Здешние гаишники уже один раз помогали нам найти хорошее место для ночлега, может, повезет и на этот раз? Гаишник долго размахивал руками, что—то объясняя Андрею, и он вернулся назад нескоро.
— Где—то впереди сворот налево есть — там турбаза недорогая «Дом рыбака», там и заночуем.
Сворот мы наши нескоро. Раскисшая дорога уходила меж серых полей и квелых деревьев куда—то далеко в сумерки. Я посмотрела направо — вдоль дороги в темноте поблескивала черная стоячая вода. Наверное, здесь был рукав реки. Вода подтопила берега, и в тишине, взрываемой только шумом наших мотоциклов, тихо стояли черные деревья, погруженные в воду по пояс. Я присмотрелась — хватило бы небольшого дождика, и вода хлынет на дорогу и дальше — в поля. Если ночью пойдет дождь, нам не выбраться с турбазы. Я остановилась и посмотрела вверх — низкие облака цеплялись за верхушки тополей. Было тоскливо и одиноко. Звук «Тенере» уже почти растаял в вечернем воздухе.
Ждать пришлось долго.
— Ну, ты что тормозишь, — закричал Андрей, — я нашел турбазу, уже со сторожем переговорил. За пятьсот рублей можно снять домик.
Я поморщилась и жестом попросила его заглушить мотоцикл. Он повернул ключ, и на нас обрушилась тишина. Мне почему—то хотелось вот так вот посидеть, отдохнуть, послушать…
— Посмотри на воду, — попросила я Андрея.
— Ну, что?
— Ничего. Если ночью пойдет дождь, мы не выедем.
Андрей оглянулся вокруг.
— Не может быть, чтобы там не было другой дороги… Выберемся!
Я упрямо покачала головой.
— Не поеду!
Конечно, хотелось заночевать в домике, поставить мотоцикл куда—нибудь под навес, и ни о чем не думать, но опыт показывал, что предчувствия не обманывают. Дождь будет обязательно. Сильный или не очень — будет. Выезжать по затопленной дороге будет неприятно, еще неприятней будет, если здесь все затопит, как следует. Уж лучше палатка где—нибудь на пригорке…
Мы нашли место для ночевки через десять километров, свернули за густую лесополосу, немного проехали по влажной лесной дороге. Слева от нас был большой сенокосный луг. Мы поставили мотоциклы прямо на дороге, быстро, пока не стало совсем темно, установили каркасную палатку, скидали в неё вещи. Темнота сгущалась, но, несмотря на это, мы еще раскочегарили крохотный примус, вскипятили чаю.
Я не очень люблю ночевать в палатке. Если бы на мотоциклах была установлена сигнализация, мне было бы спокойнее, но Андрей не доверяет импортной электронике, и не хочет устанавливать хотя бы «ревун», который реагировал бы на изменение положения мотоцикла. Он считает, что электроника может «сглючить» где—нибудь в глуши. Поэтому по полночи я прислушиваюсь к тому, что происходит у палатки, и засыпаю обычно к утру. Через два часа меня будит Андрей, заявляет, что пора ехать, и никак не может понять, отчего я такая сонная и недовольная. Впрочем, один раз мое бодрствование пошло на пользу: кто —то хотел поживиться нашими вещами, и я услышала, как с «Урала» с коляской скручивают запаску. Запаску мы спасли, а Андрей шутливо приставил меня к картофельной медали «за спасение запчастей». Так что толк от моего бодрствования, конечно же, был, но давалось мне это тяжело — пока втянешься ехать и почти не спать…
А между тем, было в этих сумеречных бодрствованиях какое—то необычайное очарование. Запах хвои, травы, запах березы и росы был по ночам особенно сильным. Лесное отишие нарушал только писк комаров, и шум проезжавших по трассе машин. Этот звук рождался где—то далеко, задолго до приближения машины, — казалось, что его рождает ветер, несущийся вдоль трассы, дождевое небо или ночная поющая трава. Потом машина подъезжала ближе, и становилось понятно, что это просто шум двигателя, а потом она отдалялась, и её звук еще долго висел на дороге, постепенно растворяясь в охлажденном воздухе. А еще было слышно, как бьются залетевшие под тент палатки насекомые, как стрекочут крылышками мотыльки.
Один раз особо жарким летом мы остановились у кустов боярышника. Ночью я услышала какие—то странные звуки и никак не могла понять, откуда они идут. Я вышла из палатки и поняла, что это — бабочки. Огромные ночные бабочки, словно тяжелые бомбардировщики, то и дело слетали с листьев боярышника, кружились в воздухе, щелкая крыльями по жестким листьям, и снова, трепеща, садились на листья. Быть
