мотоциклист забыл надеть памперс!
— У тебя то же самое? — спросил он.
Настала моя очередь проделать эту нехитрую операцию.
Я кивнула. Снимать балоневые штаны было нельзя. Мы ужинали в полном молчании, сидя в теплом кафе в мокрых брюках. Я не могла согреться.
— Может, вернуться в Красноярск? Купить что—нибудь? — предложил Андрей, уже зная, что я откажусь.
Надо было заехать в незнакомый город, найти гостиницу — а цены здесь наверняка бешеные, найти ближайшую стоянку, оставить там мотоциклы, перетаскать в номер вещи. Потом утром непонятно где и как искать какие—то магазины… Еще час — и стемнеет. Что мы в темноте найдем?
— Давай переночуем в кемпинге. Обсушимся, согреемся, там видно будет.
— Давай… — устало согласилась я.
В общем—то, мы были неправы: если не везет, надо сделать остановку и постараться исправить ситуацию, пока она не стала патовой. Надо было вернуться в Красноярск и найти—таки в чужом городе нужный магазин со снаряжением. Но нас гнала вперед мысль о том, что от циклона мы уйдем, надо только добраться до Кемерово, да уйти по трассе Новокузнецк — Барнаул на юг… Уйдем от дождя, а там можно будет и в магазин заехать. В кафе мы ловили на себе недовольные взгляды официанток и клиентов. Клиентами здесь были в основном «дачники», как их называл Андрей, то есть те, кто решил ехать до места отдыха на автомобиле. Чистенькие и аккуратные, в коротеньких шортах, в ярких футболочках выходили они из до блеска намытых дождем минивэнов и седанов и недовольно косились на нас. Я еще раз посмотрела на наши забрызганные грязью штаны, на облепленные глиной мотоботы. Да уж, видок!
Официантки посматривали на меня с особой ненавистью, уж так мне казалось. Да так оно и было. Это была своеобразная расплата за красивого мужа. Когда Андрей заходил в кафе, они вдруг как—то вскидывались, глазки загорались, губки сами собой складывались в обворожительную улыбку. Но потом их взгляд натыкался на меня, и улыбка превращалась в гримасу. И особенно это вдруг стало заметно сейчас, когда на мне было надето столько всего — и свитер, и куртка, и дождевик… Когда я стаскивала шлем, волосы торчали дыбом, лицо было испачкано, руки в грязи, ведь, нет—нет да и залезешь куда—нибудь на мотоцикле пальцами — проверить и пощупать, все ли нормально. Отмыться с помощью серенького обмылка и холодненькой водички из деревенского рукомойника было невозможно. Так что вид у меня был еще тот, это верно. Но хуже было то, что сейчас на нас с явным непониманием смотрели и мужчины.
Плевать!
— Поехали дальше! — меня вдруг охватила злость от очередного нахального взгляда, я отодвинула кружку с остывающим чаем, быстро вышла из кафе и пошла к мотоциклу, на ходу надевая шлем и перчатки. Андрей расплатился и пошел следом.
И мы поехали дальше. Холодный ветер нес по трассе обрывки мокрой листвы, горизонт вдруг сузился до границ темнеющего леса. Все машины шли в город, нас обгоняли только редкие запозднившиеся перегонщики. Они всегда спешили.
Все оказалось непросто. Из—за «дачников» кемпинги под Красноярском были переполнены, и в ближайшей придорожной гостинице были свободны только номера «люкс».
— Две тысячи рублей за ночь, — сообщил Андрей, вернувшись, — не хочешь? Вот и я не хочу. Ты еще можешь ехать?
— Ы—гы, — зябко выдохнула я, покачала шлемом и ткнула в кнопку стартера.
Печальной была эта дорога. Дождь то приостанавливался, то приспускал с новой силой. Вообще—то я люблю ездить в дождь, в этом есть и азарт, и задор. И не беда, что насквозь промокают перчатки и бандана, прикрывающая лицо. И не беда, что температура воздуха сразу же опускается до девяти—десяти градусов, и ты через полчала начинаешь трястись от холода. И не беда, что вода из—под колес машин заливает стекло шлема, и ерунда, что густой шлейф из грязи, тянущийся за фурами залепливает очки, и ничего не видно на дороге, а фары автомобилей расплываются радужными неясными пятнами — ведь через два—три часа ты будешь в гараже, а потом — дома! Дома, где горячая вода, и дымящийся кофе, где сухие шерстяные носки и пушистый плед. Где телевизор и компьютер, где любимые книги и настольные лампы — и предвкушение теплого дома лишь заставляет более остро чувствовать каждый момент рискованной поездки. Обычно дождь нас заставал на перевале горного серпантина, ведущего в Култук, до Байкала. Андрей просто кайфовал под дожем — он наслаждался каждым моментом, с удовольствием оттормаживался перед поворотами, добавлял газа, входя в крутой вираж, рискуя, заваливал мотоцикл на бок или с упоением вылетал на обгон…
Сейчас все было по—другому. Впереди ждала неизвестность. Впереди были дождь, холод, промокшие вещи и отсутствие ночлега. А еще была надвигающаяся ночь, которая с каждой минутой подступала ближе и ближе. Стало так холодно, что стекло шлема запотевало уже все время. Запотевали и очки. Мне приходилось то и дело протирать их мокрыми перчатками, держа одной рукой рукоять газа. Шоссе опустело. Все стало серым: дорога, уходящая вдаль, обочины дороги, и с каждой секундой все больше темнеющий лес…
Пока руки держат руль, ехать можно: странно, но за рулем мерзнешь намного меньше, чем пассажиром. Вернее, не так: мерзнешь так же, но замечаешь меньше. Намного меньше. Вообще, степень замерзания мотоциклиста может быть разной — как правило, сперва замерзают руки. И еще от холодного дождя и ветра мерзнет лицо. Это ерунда, когда замерзают только руки и лицо. Это значит, что ты можешь ехать вперед бесконечно долго, ведь все остальное в тепле. Потом замерзают ступни. Если ты в обычных резиновых сапогах, это происходит довольно быстро. Но если в хороших мотоботах с гортексом, то ступни могут и не мерзнуть, тогда замерзают колени и выше — бедра. Потом холод начинает потихоньку, исподволь пробираться за воротник куртки, ползет по спине, сквознячком, с каплями воды забирается в рукава. Ну а потом обязательно отмерзает пятая точка. Во—первых, потому что она все время находится в контакте с холодным и мокрым сиденьем. Нет ничего хуже мокрого сиденья, поверьте мне, и каждый раз, когда я вижу, как сиденье мотоцикла покрывается каплями дождя, мое сердце натурально обливается кровью: ведь иногда ехать приходится и без дождевой защиты… А, во—вторых, потому что пятая точка затекает от долгой езды. Так же, как и ноги. Но даже и это еще не конец света. Настоящий холод наступает тогда, когда твое тело сотрясает первая дрожь. Вот тогда замерзание уже ничто не может остановить — это вопрос времени. Самое интересное, что до этого момента сам процесс замерзания еще можно как—то контролировать — не позволять своему телу замерзнуть окончательно, стараться как—то сохранить тепло, но после того, как тебя начнет трясти — контроль пропадает полностью. И уже вопрос времени — как долго ты еще сможешь вести мотоцикл, прежде чем руки перестанут держать руль…
Конечно, все это еще зависит от того, насколько ты сильно устал, или насколько хорошо выспался, или как давно в последний раз ты ел и пил что—нибудь горячее. Но результат всегда один — через час, через два или через четыре ты замерзаешь настолько, что тебе уже все равно, что происходит вокруг. Сначала падает скорость: сперва просто потому, что ехать быстрее невомготу, потом — потому что отупевший мозг не успевает обрабатывать информацию, и ты, понимая, что лучше сбросить скорость, начинаешь ехать еще медленнее. Потом, после многих часов тупого «пиления» ты вдруг понимаешь, что стало трудно укладывать мотоцикл в поворот, что руль тебя уже не слушается, а для того чтобы просто тронуться с места, приходиться прилагать неимоверное усилие. На последней стадии мотоцикл начинает вилять по дороге, и ты начинаешь засыпать прямо за рулем. Что происходит дальше, я не знаю. Обычно нам удавалось на этой последней стадии дотянуть до дома. А вот уставать так, чтобы не суметь войти в дверь, я уставала! Ощущение не из приятных…
Это было… Забавно, но это было именно тогда, когда мы возвращались с Алтая в прошлый раз!
Тогда мы тоже ехали под дождем два дня, большинство вещей промокло, и мы выехали к Тулуну уже вечером и поняли, что ночевать в поле в мокрой палатке выше наших сил. И поехали ночью. Мы и проехали—то тогда километров семьсот, не больше, но ехали на «Уралах», да и дорога в этом месте, если вы помните, не очень хорошая, так что устали мы так, как никогда не уставали. И я уснула где—то за Усольем, но вовремя проснулась, потому что мотоцикл не ложился в поворот… И невозможно было не уснуть, потому что не на чем было сосредоточить внимание — ехали в темноте. И все, что я видела тогда — это тлеющий огонек стоп—сигнала «Урала» с коляской, на котором ехал впереди Андрей…
