Марина Вишневецкая написала роман о всем известных с детства чудовищах – о Кащее Бессмертном и Бабе Яге. Вернее о том, кем они были раньше, до того, как обернулись иссохшим коварным похитителем красных девушек и хозяйкой мертвого леса.
А были они... Были они не хуже, а лучше всех прочих людей, что селились некогда в степи, в долине близ дремучего леса и на берегу далекого студеного моря. Девочка была дочерью князя, властвующего над Селищем – звали ее Ягодой. Мальчик – сыном князя степняков, а природного имени его мы не узнаем. Слишком рано попал он в плен после неудачного набега на Селище – и стал, как все пленники-степняки, Кащеем. Но зато и отнял у княжны один звук из имени (выговорить не мог) – так Ягода стала непонятной Ягдой. И поверила, что зовут ее так и только так. Потому что полюбила Кащея. А он – ее. Из-за любви все и случилось. Или из-за того, что любви не хватило?
А что случилось-то? Да то, что и должно случаться в сказках: послал отец Ягды старый князь Родовит Кащея в небесный сад за волшебными яблоками, дарующими вечную жизнь. И Кащей выдержал это испытание, как выдержал все прежние (а было их немало). Яблоки добыл. И даже мир от вечной тьмы спас. За что и получил бессмертие. Вместе с безлюбием. И страхом это самое бессмертие потерять – страхом, который заменил ему любовь и превратил жизнь в томительное «пребывание». О котором в романе почти ничего не сказано. Зачем говорить – каков Кащей Бессмертный, всякий ребенок знает. И о зрелых летах Ягоды-Ягды-Яги (придется ей еще одного звука лишиться) тоже две-три фразы. И здесь все давным-давно известно.
Все известно, кроме того, что произошло с Ягдой и Кащеем раньше. Когда ныне скукожившийся мир был необозримо велик, а боги запросто вмешивались в дела людей, ревниво следили за их попытками жить по- своему и жестоко мстили тем, кто не подчинялся воле властителей. Волей богов и стерлась любовь из сердец Ягды и Кащея – слишком большой она была, слишком высоко могла занести бесстрашного воина и чудную девицу. Не для того боги разделили людей на враждующие племена, чтобы чужаки находили друг друга. Не для того боги боролись меж собой, чтобы у людишек было счастье. Не для того устроили они себе тоскливую вечность (а другой устроить не умели и не хотели), чтобы кто-то сумел наполнить эту вечность любовью.
Боги играют в свои игры: сперва Перун, Дажьбог и Велес свергают своего родителя, потом Перун сражается с Велесом за их общую сестру-жену Мокошь, потом Велес, заточенный в подземной мгле, похищает Мокошь и порождает с ней хтонических чудищ – Лихо Одноглазое и волка-оборотня, потом ждет новой битвы с Перуном. И все их сражения и страсти, падения и возвышения, интриги и обманы не колеблют того безжизненного и безлюбовного «пребывания», которому обречены эти могучие, коварные и равнодушные существа. Нет для них ни нового (а ведь так хочется!), ни будущего. Меняются только декорации.
Как и у людей, которые этим богам покорны. У людей, не знающих, насколько они в своем тревожном и непредсказуемом бытии (попросту – жизни) счастливее бессмертных и бесчувственных склочников- властителей. Кащей и Ягда о чем-то догадывались, но и только – удержать это что-то (чудо любви), отринуть «вечность» они не смогли. За что и поплатились. Не заметив, как жизнь их кончилась – началось мутное (всем известное) бессмертие.
Марина Вишневецкая рассказала очень грустную историю. Но, как и в других ее историях (рассказах и повестях о мучающихся и радующихся людях нашего – обыкновенного и обжитого – мира), темноте не дано справиться со светом. Перед тем, как стать Бессмертным (дар-проклятье мстительной богини Мокошь), Кащей все-таки освободил солнце. Перед тем, как утратить любовь, герои все-таки ощутили ее волшебный вкус. Да, боги во многом похожи на поклоняющихся им людей, но все же ни насельников Селища, ни черноволосых степняков, ни белесых ладейных людей (историческая география у Вишневецкой прописана не менее изящно и убедительно, чем мифология) к «божественному» не сведешь. Они и ссорятся по-другому, и плакать умеют, и смеяться. Не эти боги их создали. Скорее наоборот, люди – смолоду, сдуру, сослепу – обзавелись богами не первой свежести. Вырастут – поумнеют. Может быть. Надежда не умирает. Как не умирает Фефила, небольшой рыжий пушистый зверек, который явился на свет еще раньше, но и поныне помнит все, что было с Кащеем и Ягдой. Они-то со своими новыми (ох, какими старыми) заботами все позабыли. Их бессмертие (как и бессмертие Перуна, что ничем не лучше Велеса) иной природы, чем бессмертие надежды, Фефилы и наше. Не требующее завоевания – полученное в дар. Как свобода. Как любовь.
Правда, о дарах этих помнят далеко не все. И глупостей, жестокостей, подлостей творят не меньше, чем во времена Ягды и Кащея. И с тем же тоскливым азартом меняют одного страхоидола на другого, не менее свирепого. Но если даже среди богов сыскался Симаргл, сумевший не только обучить Кащея боевым искусствам, наделить его силой и отвагой, попросту полюбить мальчика, но и дозволивший ему жить по- своему, поверивший в его свободу, если в этом «вечном» племени обнаружился кто-то живой, то на людей грех не рассчитывать.
Вишневецкая написала роман. Но сказка сквозь него все равно светится. Не зря же в Селище обитают Заяц, Щука и Утка. Вот появится Иван-царевич, и освободят они вместе Кащея от мнимого бессмертия. И Баба Яга, что царевичу в этом деле поможет, без награды не останется.
P.S. Роман-сказка Вишневецкой напрашивается на сравнение с романом Людмилы Петрушевской «Номер один, или В садах других возможностей» (М.: Эксмо, 2004)[39]. Не был бы я таким ленивым, написал бы здоровенную статью. С цитатами, ссылками на всякие ученые труды и надлежащими аргументами. На которые, впрочем, тут же сыскались бы контраргументы. Поэтому обойдусь лишь одним тезисом. Петрушевская прилагает недюжинные усилия для того, чтобы увидеть в современном человеке хтоническое чудовище, а в нашей жизни – еще один извод безжалостного повторяющегося мифа. (Увы, основания для такого взгляда на мир и человека имеются.) Вишневецкая, точно и тонко работая со славянским (и не только славянским) мифологическим материалом, стремится разглядеть в далеких от нас архаических существах – людей. Похожих на наших современников с их страстями, ошибками и «психологией». Потому что люди – всегда люди. Даже если они о том забывают и превращаются в сказочных монстров. Выводы так прозрачны, что, пожалуй, излишни.
Слово о погибели нашего участка
«Они» – шестой роман Слаповского. Или седьмой, если к «Я – не я», «Первому второму пришествию», «Анкете», «Дню денег» и «Качеству жизни» прибавить «русский народный детектив» «Участок». «Участок» обошелся без жанрового подзаголовка, хотя чем же, если не романом, должно считать объемную книгу с единым сложно организованным сюжетом и сквозными, по ходу действия усложняющимися, персонажами? Разве что «утопическим эпосом», но такая жанровая дефиниция пригодна в ученых штудиях, а не на должных привлечь читательское внимание обложках.
Две последних на сегодня работы Слаповского связаны отнюдь не только местом издания. И не только контрастом, который бросается в глаза и может озадачить простодушного читателя. «Участок» – повествование о деревне, где, конечно, случаются досадные казусы, неприятности и даже преступления, но жизнь течет спокойно и размеренно, радости ритмично чередуются с незадачами, а всякие новейшие веянья проходят рябью по от веку сложившемуся миропорядку. «Они» – роман мегаполиса, роман Москвы, причем не ее казового, сияющего роскошными витринами и давящего хамскими новоделами центра и не чудом сохранившихся уголков того города, который Пастернак называл святым, а окраинных спальных районов, где – меж громыхающих игральных автоматов, панельных домов, рынков, забегаловок с шаурмой, заправочных станций и свалок – обретается типовой житель столицы.
Персонажи «Участка» считают свою Анисовку лучшим местом земли, а на соседний город (и прочий мир) смотрят без зависти, восторга и опаски. Конечно, кому-то из анисовцев приходится отбывать из села (кому – на день, кому – на годы), конечно, селяне знают, что в городах работы, денег и развлечений побольше, но мечта о «другой жизни» здесь не слишком пьянит даже молодежь. «Они» (персонажи) вряд ли могут себя помыслить вне своего Вавилона, но добрых чувств к этому городу не испытывают. Так, пристойная (в остальной России – еще хуже) среда обитания; жить можно, но по сторонам лучше не глядеть – сразу в какую-нибудь мерзость упрешься. В кого-нибудь из «них» – ленивых, корыстных, глупых, трусливых, зажравшихся, подлых, черножопых, приезжих, богатых, нищих, всегда готовых тебя обжулить и унизить. Недаром один из самых неприятных героев романа временно очеловечивается, когда судьба на несколько
