– Простите меня, девчонки, – прохрипела Кома, захлебываясь кровью. – Виновата я...
Бог простит, ответили губы.
И тут в вышине, над суровыми тетками в черном и вершинами елей, в осиянной лунным светом звездной заводи заплакал младенец.
Иду-иду, обрадовалась Кома.
И полетела его кормить.
Прости и ты меня, крестная. Прости за все и за всех. Извини, что так долго держался за твою пяточку, больше не буду. Лети к своему Алешке. И маме Гале, если увидишь, низкий поклон. И Майке, и Тамаре, и всем-всем-всем.
Всем нашим мамам.
Речь при вручении
13 января здесь же, в Овальном зале Библиотеки иностранной литературы, мне вручали премию журнала «Знамя» и Совета по внешней и оборонной политике – за патриотизм в литературе. А еще две недели спустя я был лишен вида на жительство в России. Самое обидное, что винить в этом некого. Вид на жительство положено продлевать за полгода до окончания срока действия, а я, по разгильдяйству, протянул почти до последнего. И мне его не продлили.
– Что ж теперь делать? – спросил я чиновницу в УФМС.
– Теперь вам придется выезжать из России, въезжать по визе и начинать все заново, – сказала чиновница.
Тут только я сообразил, какую свинью подложил себе своим разгильдяйством. Разом потерял и свободный въезд-выезд, и прописку в Москве, и право на работу. И даже голос – на нервной почве. А взамен приобрел чрезвычайно модную в этом сезоне болезнь: грипп Рота, он же кишечный грипп. Со всеми вытекающими последствиями.
Вот так аукнулась премия журнала «Знамя» и Совета по внешней и оборонной политике. Поэтому сегодня, говоря по-простому, я особо не парюсь. Искренне желаю успеха своим коллегам-номинантам. Ничего не дается на этом свете безвозмездно. Во всяком случае – мне.
Путешествовать на пару с кишечным гриппом – это даже не авантюра. Это сплошной, избыточный бурлеск. Однако делать нечего: 24 января мой вид на жительство истекал, в тот же день я собрался и на автобусе международного класса выехал в направлении Литвы через Латвию. И опять наступил на грабли. Из Москвы мы выехали 24-го – а на российскую границу, на пограничную станцию Бурачки, прибыли в три часа ночи 25-го. И меня не выпустили из России.
– Что же мне теперь делать? – спросил я бдительную пограничницу.
– Сидите здесь до утра. Утром придет начальник отдела нелегальной миграции, будет с вами разбираться.
– Послушайте, женщина, я восемь лет жил по виду на жительство и опоздал с выездом всего лишь на три часа. Выпустите меня, пожалуйста!
– Не могу, – ответила пограничница. – Не положено. И я остался в Бурачках.
Автобус ушел, я оседлал деревянную лавку в зале досмотра. Здесь были вполне сносные туалеты и даже буфет, круглосуточно обслуживающий пограничников. Поварихи наперебой расхваливали свои творожные сырники по двадцать восемь рублей порция, но я бормотал из Высоцкого: «Нет, ребяты- демократы, только чай», – после чего быстренько бежал в туалет, затем возвращался на свою лавку и читал «Бабий Яр» Анатолия Кузнецова – полное издание, купленное перед отъездом из Москвы. На мой взгляд, это одна из главных книг о войне. Урезанный вариант поразил меня еще в детстве – и нынешний полный, сказать по правде, прибавил немногое. Хотя отдельные вставки – например, про то, что Лавру взорвали не немцы, а наши, – сделали картину объемнее.
Иногда я выходил покурить, хотя вообще-то курить на пограничном пункте не разрешается. Погранцы уже не обращали на меня внимания – я был для них отработанный материал. Мела роскошная метель. Снег валом валил то в Латвию, то обратно, заметая поля, границы, федеральную трассу «Балтия». И какой дурак назвал федеральную трассу нерусским топонимом, подумал я вяло, словно отрабатывая по инерции премию за патриотизм. Нутро, промытое восемью стаканами чая, совсем не чувствовало бессонной ночи. Я испытывал странное просветление, словно провел последние двадцать лет не в России, а на Тибете. Я любил эту метель, любил эту землю, укрытую мглой и снегом, любил славных поварих пограничной станции Бурачки – и мне, извините за выражение, было глубоко наср...ть на все, что делает со мной Государство Российское. Я был в очередном с ним разводе.
Под утро началось шевеление: подержанные иномарки с латышскими номерами въезжали в Россию, следовали до ближайшей заправки и возвращались с полными бензобаками в Европу.
Приехал начальник отдела нелегальной миграции, невысокого роста мужичок в гражданском полушубке.
– Тебе придется возвращаться в Москву и получать выездную визу, – сказал он, просмотрев мои документы. – Если хочешь, могу подбросить до Сенежа – оттуда идет прицепной вагон до Москвы.
Оценив и предложение, и сердечное «ты», я самым равнодушным из своих голосов спросил, нельзя ли поладить иначе.
– Иначе нельзя, – вздохнув, ответил начальник.
Мы сели в потрепанную «Ниву» и поехали в Сенеж по рокадной дороге, раздолбанной так, чтобы враг не проехал. Метель выдохлась, под серым небом лежал вполне такой псковский пейзаж – сосны, холмы, озера, – и все, кроме выбоин на дороге, было укрыто роскошным снегом.
– Это у нас теперь «новая грузинская дорога», – радостно поведал начальник. – Грузины из Белоруссии рейсовым автобусом едут на Сенеж, там мы их пакуем и отправляем обратно.
Я отмолчался.
– А почему ты не сделал себе российское гражданство, пока имел вид на жительство?
– Так ведь не дают. Чтобы получить российское, надо отказаться от литовского. А это для меня – как от одного из родителей отказаться. Живу с папой, но от мамы отказываться не хочу.
– Понятно, – начальник кивнул. – Тем более что мама замужем вторым браком, и теперь ее фамилия – Шенген.
– Да плевать мне на Шенген! – рассердился я. – У меня там дочь, могилы, полжизни – как от них отказаться? А в Москве я с 91-го года живу, как только Литва отделилась. То есть фактически из своей страны никогда не выезжал.
Тут из меня полезли застарелые обидки:
– Я от России никогда не отказывался. Это она нас бросила. Другие вон в Америку уезжали и до сих пор там живут, так им гражданство чуть ли не на блюдечке с голубой каемочкой возвращают. А своим – от ворот поворот и дырка от бублика.
– Государство у нас вредное, – согласился начальник. – Хорошо еще, если дадут выездную визу. А то можешь нарваться на выдворение, и – пять лет без права въезда в Россию.
Я с трудом сдержался, чтобы не выматериться; правду сказать, меня так растрясло на колдобинах, что я вообще с трудом сдерживался.
Сенеж оказался симпатичным местечком с замковой горой и крохотным Ильичом на центральной площади, теряющимся на фоне огромного заснеженного пространства озера. Что вождь мирового пролетариата забыл в Сенеже, я не знаю. Нелепость его здешнего пребывания отчасти искупалась собственной моей пограничной ситуацией: Ильич злорадно подтверждал, что выехать за пределы Российской Федерации не получилось.
На станции мы распрощались. Напоследок я спросил своего смотрителя насчет подвоза – мол, чему обязан такой любезностью.
– Собственно, это моя работа: следить за тем, чтобы вы не болтались в погранзоне, – таков был ответ.
То есть меня ласково отконвоировали до станции. Ну-ну.
Вокзальчик оказался надвое поделен между пассажирами и погранслужбами. На моей половине оказались касса и крохотный, но теплый и чистый зал ожидания. Близость границы сказывалась даже в том, что в мерзлом нужнике за вокзалом обнаружилась коробка чуть ли не из-под ксерокса, щедро заполненная оберточной бумагой. Ну да ладно. Я купил билет у симпатичной, любезной донельзя кассирши, устроился в
