регламентированности своего существования, и эта внезапно обрушившаяся на него бесструктурность жизни пугала его. Нет, никаких ностальгических чувств в отношении тюрьмы он не испытывал, но, чтобы привыкнуть к свободе, ему понадобится время.
Он перепрыгнул через ворота, постоял с минуту под лавровишней, разросшейся и превратившейся в мощное дерево, потом повернул влево и прошел мимо дома Терлинденов. Двустворчатые чугунные ворота с камерой видеонаблюдения, которой раньше не было, были закрыты. Сразу же за домом начинался лес. Метров через пятьдесят Тобиас повернул на узкую извилистую дорожку, прозванную коренными жителями Штихелем, которая протянулась по диагонали мимо огородов и задворков через всю деревню до кладбища. Тобиас знал здесь каждый уголок, каждую лестничную ступеньку и каждый забор — за прошедшие годы здесь ничего не изменилось! Мальчишками они тысячу раз ходили по этой дорожке — в церковь, на спортивную площадку, к друзьям.
Он сунул руки в карманы куртки. Слева, в маленьком домике, жила старая Мария Кеттельс. Она говорила, что в тот день, поздно вечером, видела Штефани, и могла бы стать единственным свидетелем защиты, но ее показания не стали заслушивать в суде. Каждый в Альтенхайне знал, что Кеттельс давно «выжила из ума» и к тому же почти ничего уже не видела. Ей тогда было далеко за восемьдесят, она наверняка уже перебралась на кладбище. Рядом с ее домом был участок Пашке. Он непосредственно граничил с усадьбой Сарториусов и, как всегда, был в идеальном порядке. Старик Пашке привык немедленно расправляться с каждой сорной травинкой с помощью химической дубины. Раньше он работал в городе и широко пользовался своим доступом на склад строительных материалов, как и остальные соседи, работавшие в химической компании «Хёхст АГ», которые без особых угрызений совести использовали материалы фирмы для строительства или ремонта своих домов. Пашке были родителями Герды Питч, матери его друга Феликса. Здесь все состояли друг с другом в отдаленном родстве и прекрасно знали всю подноготную соседей. Все знали самые большие секреты друг друга и любили поболтать о слабостях, промахах и болячках ближнего. Альтенхайн, приютившийся в узкой долине, остался в стороне от новостроек. Приезжих здесь почти не было, и состав деревенской общины за последние сто лет почти не изменился.
Тобиас дошел до кладбища, надавил плечом на деревянную калитку, и та с жалобным скрипом отворилась. Ветер, уже почти переросший в бурю, свирепо трепал голые ветви мощных деревьев, стоявших среди могил. Он медленно пошел по дорожке между крестов и памятников. Кладбища его никогда не пугали. Он видел в них что-то умиротворяющее.
Когда он подошел к церкви, часы на башне пробили полночь. Он остановился и, задрав голову, посмотрел на приземистую башню из серого кварцита. Может, ему все же надо было принять предложение Нади? Пожил бы какое-то время у нее, пока не встал бы на ноги. В Альтенхайне его присутствие ни у кого не вызывает восторга, это ясно. Но не может же он просто взять и уехать, бросив отца одного! Он в неоплатном долгу перед родителями, которые не отвернулись от него, осужденного убийцы.
Тобиас обогнул церковь и вошел в открытый притвор. Внезапно почувствовав какое-то движение справа, он испуганно вздрогнул. В тусклом свете уличного фонаря он увидел темноволосую девушку, сидевшую на спинке скамьи перед входной дверью и курившую сигарету. Сердце у него заколотилось, он не верил своим глазам — перед ним сидела Штефани Шнеебергер.
Амели испугалась не меньше Тобиаса, когда вдруг увидела перед собой незнакомого мужчину. Его мокрая куртка блестела, темные, слипшиеся от дождя волосы нависли на глаза. Она никогда его до этого не видела, но сразу же поняла, кто это.
— Добрый вечер, — сказала она и вынула из ушей наушники своего МР3-плеера.
Голос Адриана Хейтса, певца ее самой любимой группы «Diary of Dreams», продолжал квакать из наушников, пока она не выключила плеер. Стало совсем тихо, слышен был только шорох дождя. По улице мимо церкви проехала машина. Свет фар на секунду скользнул по лицу мужчины. Никаких сомнений, это был Тобиас Сарториус! Амели видела в Интернете достаточно его фотографий, чтобы не ошибиться. В жизни он оказался довольно симпатичным. Даже очень. Совсем не похожим на других мужчин в этом захолустье. А на убийцу — тем более.
— Привет, — ответил он наконец, глядя на нее со странным выражением лица. — Что ты здесь делаешь так поздно?
— Музыку слушаю. Курю. Жду, пока дождь немного утихнет, а то промокну, пока дойду до дома.
— А…
— Меня зовут Амели Фрёлих, — сказала она. — А ты Тобиас Сарториус, верно?
— Да. А ты откуда знаешь?
— Я много о тебе слышала.
— Да уж, без этого никак, если живешь в Альтенхайне. — В его голосе прозвучал сарказм. Он, похоже, пытался понять, кто она.
— Я здесь живу с мая, — пояснила Амели. — Вообще-то я из Берлина. Но я там так погрызлась с новым дружком моей матери, что они решили сплавить меня сюда, к отцу и его жене.
— И они разрешают тебе вот так вот бродить по ночам? — Тобиас не спеша разглядывал ее, прислонившись к стене. — Даже после того, как в деревню вернулся убийца?
Амели ухмыльнулась.
— Я думаю, они еще ничего об этом не слышали. А я уже в курсе. Я по вечерам работаю в этой забегаловке. — Она кивнула в сторону трактира за автостоянкой рядом с церковью. — Ты у них там уже два дня — главная тема для разговоров.
— Где?
— В «Черном коне».
— Ах да. Его тогда еще не было.
Амели вспомнила, что в то время, когда здесь произошли эти два убийства, отец Тобиаса Сарториуса был хозяином единственного трактира в Альтенхайне, «Золотого петуха».
— А ты здесь что делаешь ночью?
Амели достала из рюкзака пачку сигарет и протянула ее Тобиасу. Тот помедлил с секунду, потом взял сигарету, закурил сам и дал прикурить ей ее же зажигалкой.
— Так, брожу… — Он уперся одной ногой в стену. — Я десять лет просидел за решеткой, там с этим было плохо.
Какое-то время они молча курили. На другой стороне стоянки несколько засидевшихся в трактире посетителей вышли на улицу. До них донеслись голоса, потом пару раз хлопнули дверцы машин, заурчали моторы, но вскоре все стихло.
— Ты не боишься ходить вечером одна, в темноте?
— Не-а. — Амели покачала головой. — Я ведь из Берлина. Мы с друзьями пару раз ночевали в пустых домах, которые должны были пойти под снос. Там у нас бывали разборки с бомжами. Или с ментами.
Тобиас выпустил дым через нос.
— А где ты здесь живешь?
— В доме рядом с Терлинденами.
— Серьезно?..
— Да, я знаю. Тис мне рассказывал. Там жила Белоснежка.
— А вот сейчас ты врешь, — сказал он после небольшой паузы изменившимся голосом.
— Ничего я не вру, — возразила Амели.
— Врешь. Тис не говорит. Вообще.
— Со мной — говорит. Изредка. Он мой друг.
Тобиас сделал очередную затяжку. Огонек сигареты на мгновение осветил его лицо, и Амели увидела, как поднялись его брови.
— Но это не то, что ты думаешь… — прибавила она торопливо. — Тис — мой лучший друг. И единственный…
