Рыженькая, все еще стоя одной ногой на постели, наклонилась вниз, держась рукой за верхнюю полку.
— Заткнись, змеюка, пока не попало! — раздраженно сказала она.
— Шаль отдайте! Денег двадцать рублей!
— Пошла ты, богомолка, знаешь куда? — выступила вперед девчонка с толстой темно-русой косой вокруг головы.
— Уйди, тетка, от греха, — благоразумно посоветовали из-за ее спины. — Найдутся твои тряпки…
— Это за свое добро — и уйти? Нет, я им прежде космы повыдираю, я им прежде морды поразобью!
Женщина оттолкнула Гусеву и взмахнула рукой. Тяжелый лагерный ботинок пролетел над головой черноглазой девчонки. Она мгновенно присела. Ботинок мелькнул в воздухе и с силой ударил в плечо Марине. Она вскрикнула и спрыгнула с постели. Перед нею виднелось искаженное злобой лицо с крендельками косичек над ушами. Длинные пальцы, согнутые как у хищной птицы, тянулись к лицу Марины.
— Я тебе… сейчас… глаза… — Брызгая слюной и шипя, как змея, женщина тянулась к Марине. Еще мгновение, и она бросится на Марину, как дикая кошка.
Подчиняясь условному рефлексу самосохранения, тело Марины упруго сжалось, и правая рука сама собой сделала стремительный и короткий бросок вперед. Это был хороший, тренированный удар, великолепно освоенный в Инфизкульте.
Раздался визг, кто-то вскрикнул, и в одно мгновение в проходе стало пусто. Оторванная занавеска еще колыхалась на гвозде, открывая выход из купе в барак. На постели Марины лежал грязный ботинок, подбитый железными гвоздями. Она машинально взяла его, подержала в руке и швырнула в проход.
— Вот это да! — Рыженькая спрыгнула на пол. Две ее подружки находились тут же, рядом. На голубом одеяле Гусевой отпечатался пыльный след.
Марина вздохнула и откинула со лба волосы.
— Черт бы ее побрал, эту идиотку, — пробормотала она, чувствуя странную и веселую легкость.
— Я хотела ее сверху по башке стукнуть, да не успела, — проговорила черноглазая, любопытно глядя на Марину. — А ты здорово бьешь, как боксер! — одобрительно добавила она.
— Мы в этапе ее сидор потрясли, — доверительно сообщила девушка с косой. — Ну, а ты здесь попала в непонятное.
— Она подумала — ты тоже малолетка, — пояснила рыженькая.
Девчонки нерешительно переглянулись.
— Я думала, ты шумок поднимешь, — улыбнулась рыженькая, показав глазами на газовый шарфик Гусевой.
Марина пожала плечами:
— А на черта мне это?
Рыженькая пристально оглядела Марину.
— Ты — правильная девчонка! — сказала она. — А что к тебе эта… — и запнулась, видимо сдержав готовое вырваться соленое словцо. — Эта тетка вязалась? Мы сверху все слышали. «Матросики»… то да се… Какая грамотная выискалась!
— А главное — Мишка-парикмахер! — вмешалась девушка с косой. — Представляешь — какой он вор? Да еще — авторитетный! Его слово — закон, его начальство боится! — передразнила она Гусеву. — За такой трёп с него еще спросят! Ох, пацаночки! — она тревожно оглянулась. — А где ж староста?
Все трое тревожно посмотрели на Марину.
— За дежурняком побежала… — сказала черненькая.
— Стоп! — Рыженькая бросилась к выходу. — Я — сейчас! Вы сидите!
— Правильно, Векша! — крикнула ей вдогонку девушка с косой. — Тащи ее обратно!
В бараке уже все стихло — здесь подобные происшествия не являлись исключительным событием.
— Если Лидка не успеет, тебя в кондей посадят, — проговорила черненькая, садясь на постель Гусевой. — Как, Рыбка? — повернулась она к подружке.
— Так уж и посадят, — возразила Рыбка. — Она первая начала.
— Будут тебе разбираться, кто первая, кто последняя, — скептически заметила черноглазая. — У лагерного начальства разговор короткий: раз-два — и триста грамм, тарарам, вольное хождение. Это значит — карцер без вывода на работу, — пояснила она Марине.
— На работу? А у тебя, Мышка, душа о производстве болит? — подмигнув Марине, спросила девушка с косой, которую ее подружка называла Рыбкой.
— А как же! Начальничек толковал — варежки будем вязать. Представляешь? — повернулась она к Марине. — Варежки! Это мы-то!
— Ну и что ж, что варежки? — Марине не понравился вызывающий тон девчонки. — Что же вы думали — вам здесь придется в куклы играть?
— Из кукол мы выросли, а работать не будем.
— Сейчас все работают, у кого совесть есть. Ты позабыла, что война? Расстреливать таких надо, кто помогать фронту не хочет.
Марина чувствовала, что говорит не то, что нужно, но вспыхнувшая было симпатия к этим девчонкам сменилась чувством неприязни: воровки, они и есть воровки, пусть даже и совсем молоденькие. «Убирались бы поскорее, что ли… — подумала она. — Чего они ждут?».
— Расстреливать?.. — Мышка покачала головой. — Ты не расстреливать должна, а перевоспитывать.
Меньше всего Марина ожидала такой реплики.
— Почему же это я должна кого-то перевоспитывать? — с любопытством спросила она.
— Потому что грамотная, книжки вон читаешь, — убежденно ответила девочка. — Расстреливать — это каждый дурак может, а ты вот попробуй перевоспитай! Чему вас в вузах да в комсомолах учат?..
— Да брось ты, Мышка! Чего привязалась к человеку? — вмешалась Рыбка. — Мало тебя перевоспитывали, что ли? Надоело по самые уши про это перевоспитание слушать. Вот отправят нас в колонию, там и начнут воспитание. Знаешь, — обратилась она к Марине, — для нас какую-то детскую колонию ремонтируют. Мы в ваш лагерь случайно попали. Везли в одно место, а привезли в другое… Говорят, там немец бомбил, что ли…
— Да, да, я тоже что-то такое слышала, — рассеянно сказала Марина, думая о том, что сегодня она уже второй раз слышит слова, выражающие какую-то претензию к ней, Марине, словно она и в самом деле должна была делать в жизни нечто большее, чем делала до сих пор. Гусева говорила о «чистеньких и честненьких», эта девчонка — о грамотных.
— Начальничек говорил, там в колонии по зоне речка протекает, — продолжала Мышка. — Верно, это здорово, когда — речка?
— Это твоя книга? — перебила подругу Рыбка.
— Книга? Это библиотечная. Здесь много книг.
— А про что она? — Рыбка перелистала несколько страниц. — Чудно как-то называется — «Идиот». Псих он был, что ли?
Марина удивилась легкости, с которой девушки переходят от одной темы к другой, совершенно, по- видимому, забывая о том, что говорилось минуту назад.
— Нет, — ответила она, — он был совсем не псих, а очень хороший человек… Только его не понимали… Он детей любил, — добавила она.
— В детдоме? — доверчиво спросила Мышка, и ее черные глаза мягко засветились. — Если он в детдоме работал и ребят любил, значит, хороший. А то ведь там такие ведьмы попадаются — не хочешь, а сбежишь…
— Он не работал в детдоме… Это книжка про старое время. Еще до революции. Он был князем…
— Помещиком, — уточнила Рыбка. — Что это ты такие книжки читаешь — про князей? Других здесь,
