хотя оба они на хорошем счету в Управлении. Только от майора Кривцова человек уходит на волю таким, как и пришел к нему. Самый отпетый преступник, если он не глуп, сможет и норму выполнять и правил внутреннего распорядка ни разу не нарушить. А что толку? — Она слегка вздохнула. — У него на лагпункте можно весь срок отбыть, и он тебя ни разу не вызовет, не поинтересуется, что там у тебя на душе, — были бы показатели! Оловянная личность какая-то…
— Прав этот Кривцов, — перебила Марина. — Здесь тюрьма, и какие там могут быть разговоры «по душам» между начальником и заключенным? Если он умеет добиться от своих людей выполнения плана и порядка в бараках, значит, хороший руководитель. Мне, например, все эти воспитательные разговорчики не нужны. Буду я перед каждым начальником свою душу открывать, как же! Норма вам нужна? Я буду ее делать. Дисциплину соблюдать? Пожалуйста!
— А душа? — попутчица слегка наклонилась вперед, с любопытством глядя на Марину.
— О душе я уже сказала. В таких местах…
— Так ведь для того, чтобы хорошо работать, надо душу вкладывать, — мягко сказала женщина. — Разве можно работать без души?
— Можно, — упрямо ответила Марина. — Здесь можно, — подчеркнула она.
Женщина неприметно вздохнула и откинулась к стенке.
— Ну, хорошо, допустим, вы сумеете давать норму, не вкладывая в работу ни капельки души. А после работы? Придете в барак — и что дальше?
Марина замялась:
— Я еще не знаю, что здесь делают заключенные в свободное время. Но, вероятно, стихов не пишут…
— Пишут, представьте. И стихи пишут, и песни поют, и в концертах участвуют, и кисеты на фронт вышивают, и даже… влюбляются.
Марина нахмурила брови:
— Ну, уж, знаете… — И, бросив взгляд на лежащие рядом с женщиной нарядные варежки, добавила: — Нужно потерять всякое чувство уважения к себе, чтобы в этих условиях считать себя женщиной. Простите, но мне кажется чудовищным и легкомысленным, находясь в заключении, заниматься своей внешностью. Для чего это здесь нужно?
— Давайте познакомимся, — сказала вдруг женщина. — Меня зовут Лиза. А вас?
— Марина…
— Ну вот, Марина, вы говорите — чудовищное легкомыслие? — Лиза слегка улыбнулась. — Получается, что самое здоровое — это стараться как можно больше походить на огородное пугало, ходить в телогрейке не по росту и боже упаси взглянуть на свое отражение в зеркале? Ах, Марина! — с сожалением воскликнула она. — Неужели вы согласитесь пребывать в таком «естественном состоянии» весь свой срок? Нет, уверяю вас, вы этого не выдержите. И даже если бы вас насильно заставили стать такой, то вы взбунтовались бы и выкинули такой номер, что и сами от себя не ожидали.
— Ходить огородным пугалом я не собираюсь, — сухо ответила Марина, — но и губная помада мне не понадобится.
Лиза рассмеялась и, видимо, ничуть не обиделась на слова Марины.
— Ах, эта злосчастная губная помада! Ну, допустим, она вам не потребуется, а вот зеркало — обязательно! Попомните мое слово…
Улыбка сбежала с ее лица, и она, внимательно и серьезно глядя в глаза Марины, добавила:
— И это — не потому, чтобы нравиться какому-нибудь мужчине…
— А почему?
— Потому, чтобы не опуститься окончательно. А здесь — очень важно. Я знаю женщин, которые дошли до полного нравственного опустошения только потому, что позабыли о том, что они — женщины.
Марину непонятно тревожил этот разговор, и, чтобы переменить его, она спросила Лизу:
— Вы говорите, что здесь много разного. Что вы имели в виду?
— Начальников, например. От них зависит очень многое.
Марина недоверчиво посмотрела на нее.
— А мне кажется, что все начальники лагпунктов так же похожи один на другого, как эти серые заборы и унылые вышки по углам.
— Ну, это уж вы совсем несуразные вещи говорите. Как же они могут быть одинаковыми, если они — люди? У каждого свой характер, свои взгляды, свой подход к заключенным, свое к ним отношение.
— Конечно, они — люди. Но профессия накладывает на них определенный отпечаток, — возразила Марина, — а профессия эта настолько… ну, специфична и настолько ограниченна, что стирает индивидуальные черты.
— Ох, как вы заблуждаетесь! И как мало знаете вы о профессии этих людей! Стирает индивидуальные черты! Наоборот, выявляет их, как никакая другая профессия! Я знаю всех начальников лагпунктов, всех работников культурно-воспитательных частей и чуть ли не всех командиров охраны. И какие же это все разные люди и как по-разному смотрят они на нашего брата заключенного! Вот, например, ваш будущий начальник майор Кривцов. Он ни за что не станет возиться с «трудными» людьми. Чуть что — находит любой предлог, чтобы избавиться от них. А вот капитан Белоненко — это совсем другой. Его выполнением и перевыполнением норм не удивишь. Не только этого он хочет…
— А чего же?
— Да прежде всего, чтобы перед ним был живой человек, а не придаток к машине или к станку. Пусть даже очень трудный, пусть трижды отказчик и четырежды преступник. Капитан Белоненко провожает за ворота своего подразделения на волю не квалифицированную швею-мотористку, а нового человека!
— Макаренко? — иронически спросила Марина. — Сомневаюсь…
Лиза чуть-чуть нахмурила брови.
— Капитану Белоненко сейчас труднее, чем было когда-то Макаренко. Другие теперь времена, другие составы преступления, другие и сами преступники. Тогда объяснялось все очень просто: война, разруха, голод…
— Сейчас тоже война…
— А, по-вашему, до войны лагеря пустовали? И думаете, что, когда война окончится, прекратятся преступления? Нет, Марина, не так все это просто, как вы себе представляете, и много еще придется потрудиться таким, как капитан Белоненко, прежде чем эти места, — она сделала жест к окну, — станут местом экскурсий.
Марине очень хотелось спросить, за какое же преступление отбывает срок наказания эта женщина, но она не решилась и спросила другое:
— Кем вы работаете?
— Сейчас медсестрой. Год назад окончила краткосрочные курсы.
— Как? Здесь? — удивилась Марина.
— Ну да, здесь. Когда началась война, у нас забрали почти всех вольнонаемных врачей и сестер. Тогда наше начальство решило организовать курсы. Меня долго не отпускали, но, в общем, все устроилось. Через семь месяцев мы сдали экзамены, получили свидетельства, и нас распределили по лагерным подразделениям.
— Какие свидетельства?
— Самые обыкновенные, которые получают медсестры там, на свободе. Через три месяца я освобождаюсь и буду работать по новой специальности.
Марина вздохнула:
— Счастливая! Скоро вы будете на свободе. И конечно, сразу же найдете работу. Моя тетя, она уже немолодая женщина, а пошла в госпиталь… Я тоже работала там…
— Я останусь здесь, — просто сказала Лиза. — У нас не хватает медработников.
— В лагере? Добровольно? — Марина даже привстала от изумления. «Нет, эта женщина просто ненормальная», — мелькнуло у нее в голове.
Лиза улыбнулась:
— Вам это, конечно, кажется невероятной глупостью. — Она словно прочитала мысли Марины. — Но ведь работают же здесь добровольно другие, причем их труд более тяжел и ответствен, чем будет мой.
