какие доводы привести, чтобы они поняли: работать надо, необходимо… Гм… Необходимо. Ничего они не поймут, если скажешь: «необходимо». Надо что-то другое… Заинтересовать их как-то. Чем? Варежками? Петли, дырочки, дырочки, петли… Это только старухам интересно — для внуков носочки вязать. Но что другое? Да что там — другое! Ничто не интересно им, и ничего они не хотят знать. Вот на дурацкий «кордебалет» они способны, на это у них и организованность железная и инициативы хоть отбавляй. Кордебалет… Слово-то какое! Конечно, это Галя Светлова придумала. «Не воображай, что это мы — из-за тебя…» А ведь Мерина сначала и вправду подумала, что из-за нее. Теперь-то она поняла, что им нужен был любой предлог, лишь бы дать волю своей бесшабашности и разнузданности. Какая там солидарность! Даже три подружки — первые знакомые Марины — и то не собираются помочь ей. А ведь как будто хорошо к Марине относятся!
Она вышла в жилую зону, отделенную от производственной забором с двумя проходными вахтами.
В бараке было чисто, пахло только что вымытым полом. Дневальная — тетя Васена, с вечно сонными глазами, но очень шустрая и подвижная в работе, встретила ее неприветливо.
— Это что ж такоеча? — спросила она, подозрительно оглядев бригадира. — Будет у тебя порядок иль не будет? Что ж, по-вашему, выходит: так и обязана я одна по полу елозить, грязь за всеми подтирать? Меня начальник с огородной бригады для чего сюда к вам перевел? Для того, чтобы я их к порядку приучила, а они…
— В чем дело, тетя Васена? — «Нет, и здесь их нету…» — огорченно думала Марина, невнимательно слушая дневальную.
— А в том самом. Не обязана дневальная за всеми мыть. В третьем бараке как было дело поставлено? Каждый мыл свое купе, а серединку по очереди. Составь список, вывеси вон на доске, и чтоб девки твои каждый вечер полы мыли. Тут им прислуг да лакеев нет.
— Это еще надо у коменданта спросить, должны ли малолетки полы мыть… — нерешительно возразила Марина.
— Малолетки! Ой, да ты что! — Васена даже взвизгнула. — Это кто же такоеча у тебя малолетки? Не энти ли кобылы твои? Их-хи-хи, уморила, бригадирша! Каких ясельников нашла. Ты б еще к коменданту сходила, пеленок для них попросить аль там сосок-пустышек, чтоб грыжу себе не накричали.
Небольшие глазки Васены потеряли свое сонливое выражение.
— Это начальство их «малолетками» окрестило. А они, несмышленыши энти, поболе нас с тобой жизнь понимают. Им уж детей рожать можно, а ты…
— Как не стыдно, тетя Васена! У тебя у самой дочери! Неужели ты и им такие мерзости говорила?
Васена уперла руки в бока.
— Дочери мои? Есть дочери. Целых три. Старшая — мастером на трикотажной фабрике, с красной доски не слезает. Вторая — Кланька, на фронте медицинская сестра, страсти терпит, как Христос на кресте, за правое дело… Может, в эту минуту под бомбами солдатиков перевязывает. А меньшая, еще семнадцати нет, вакуирована с отцом в Сибирь. Письма — хошь покажу? — от директора и партийного секретаря! Танька моя у токарного станка стоит, чуть не по две нормы дает. Стахановка моя дочь! Пусть у них мать спекулянтка и хапуга, зато они мой грех искупят… — Она наступала на Марину, разгневанная, обиженная, хотя обижаться было не на что — Марина не сравнивала дочерей тети Васены со своими питомицами. Но тете Васене почудилось, что Марина сравнила, а, следовательно, и унизила и ее и дочерей. — Ты с этими архаровками не имеешь такого права никого равнять, не только что моих девчонок. Ребятишки сейчас наравне со взрослыми вкалывают, родину спасают, а энти по карманам шныряли! Привезли их сюда заради господа Христа, чтоб под крышей были, дык они номера откалывают! Думаешь, не знаю, чего ты сюда пожаловала? Не было их здеся, и духом ихним не пахло. Тьфу, паразитки, задаром хлеб казенный жрут!
Марина поспешно вышла из барака. А тетя Васена кричала ей еще что-то вслед и ругала «паразиток».
«А в общем-то она права… Сколько сейчас подростков заменили родителей, стали к станкам, работают в колхозах… А эти, молодые, здоровые, ничего не хотят знать… Им бы только свой дурацкий закон поддерживать, воровские обычаи, традиции…».
К проходной она подошла усталым шагом человека, которого охватило равнодушие решительно ко всему. Ничего ей не удастся, ничего… Сегодня вечером она пойдет к капитану и честно скажет ему: «Я просчиталась, гражданин начальник. И зря похвасталась, что хочу сама… Не смогу. Освободите меня от бригады…».
— Что потеряла? — окликнула ее вахтерша из заключенных, когда Марина проходила вахту.
— В цехе — ни одного человека… И в бараке их нет, — вяло отозвалась Марина.
— Так ведь они, девушка, все как одна, через вахту прошли. Я их еще спрашиваю: где бригадир? А они отвечают, что бригадир в столовой задержался. — Вахтерша сочувственно смотрела на Марину. — Вот ведь какая незадача тебе… — Она задумалась, потом решительно сказала: — В ящиках они. Больше негде. Знаешь ящики? Из-под пряжи. Во-о-он там, за последним цехом. Их там добрая сотня свалена. Большие такие, из фанеры. В них по три человека свободно поместятся. Или, может, в старой сушилке? Хотя навряд ли. Там грязно и темно. Ищи в ящиках… Да ты бы лучше к коменданту сходила, — добавила вахтерша. — Он бы им мозги вправил. А тебя разве они послушаются, бандитки эти!
В цехе Маша спросила ее:
— Ну, как поход?
Марина махнула рукой:
— Нигде нет. Вахтерша говорит — в каких-то ящиках… — Марина опустилась на скамейку. — Не пойду я больше никуда… Бесполезно это.
— Понятно, бесполезно, — согласилась Маша. — Ну, ты давай сиди и дыши спокойно.
Она отодвинула табуретку, стоявшую на дороге, и, не выпуская из рук вязанье, пошла к выходу.
Марина чувствовала себя самым несчастным человеком на свете. Пожалуй, она была сейчас более несчастна, чем в кабинете следователя. Бесполезно… Бесполезно… И неужели капитан Белоненко верит, что этих девчонок можно перевоспитать? Неужели он думает, что они когда-нибудь будут сознательно относиться к труду? Нет, тут нужна палка и крепкие, безжалостные руки. Чтобы они почувствовали силу, чтобы испытали чувство страха…
— Бригадир! Где ваша бригада?
Марина вскочила. В дверях стоял комендант.
— Где ваша бригада, Воронова? Почему не работаете? У вас выходной?
— Не знаю, гражданин комендант… Бригады моей нет… — Марина стояла перед комендантом, опустив глаза и покусывая губы.
— Плохо… — покачал он головой, — плохо, Воронова. А почему вы не явились ко мне и не доложили? Или хотя бы дежурной по лагпункту? Вы что, порядков не знаете?
Марина молчала. Что она могла сказать ему?
— Все ваши девушки находятся здесь, в производственной зоне. Они утром прошли через вахту. Вы смотрели в других цехах?
— Смотрели, — ответила за Марину Вартуш. — Мы с Машей ходили смотреть. Никого там нет.
— Но все-таки, что вы предприняли, чтобы собрать бригаду? — строго продолжал комендант, обращаясь к Марине. — Учтите, Воронова: вам поручено организовать народ — организуйте. Вам оказано доверие…
— Доверие?! — У Марины даже дыхание перехватило от обиды и возмущения. — Хорошо доверие! Вы еще скажите — оказана честь… Дали каких-то зверенышей, которые ничего понимать не хотят, ни уговоров, ни упрашиваний, и только смотрят, как бы укусить, а вы говорите — доверие! Попробовали бы вы сами на моем месте, что у вас получилось бы?
Марина почувствовала, что у нее начинает щекотать в горле и еще минута — она расплачется. Это было бы совсем глупо, и она поспешно схватила со стола свою начатую работу.
Комендант неторопливо достал из кармана дождевого плаща ярко расшитый кисет и стал сворачивать папиросу. Лицо его было сосредоточенно и серьезно. Но закурить не закурил, а только повертел в руках свою самокрутку. Потом пододвинул к себе табуретку и сел. Это удивило Марину —
