— Из них половина — с Марьиной рощи, с моего района… Знать не могут, молоды еще, а слышать слышали.
— Вот бы и дать тебе эту бригаду! — искренне сказала Марина. — Они тебя, как овечки, слушаются.
Маша сморщила нос и фыркнула:
— Овечки! Скажешь тоже… Погоди еще, покажут нам эти овечки, как надо свободу любить. Концерт в «карантинке» видела? Так это еще только цветочки… А насчет того, чтоб мне бригаду дать, то это уж никак невозможно. Начальник знает… У меня, девочка, столько грехов было, сколько тебе за весь свой срок не видать. Еще спасибо, капитан меня подобрал, а то бы мне не год сидеть. Нахваталась я сроков — дай боже.
Когда закончили уборку барака, повесили на окнах занавески, а на тумбочках постелили салфетки, промереженные дневальными и старостами, помещение приняло почти нарядный вид. Маша Добрынина куда-то исчезла, а через минут десять вернулась с комендантом Свистуновым и незнакомой Марине молодой девушкой в военной форме. Из-под пилотки виднелись толстые косы, свернутые на затылке в узел. Наверное, косы оттягивали голову девушки, и казалось, что она держит голову слишком уж прямо и смотрит свысока. Но мягкая линия рта и немного удлиненный разрез глаз придавали ее миловидному лицу мягкое, детское выражение. Девушка старалась держаться серьезно и строго, но глаза ее с любопытством и как будто немного испуганно рассматривали девчонок.
Пропустив вперед коменданта и девушку в военной форме, Маша Добрынина крикнула:
— Бригада, внимание!
И опять Марина удивилась: девчонки дружно встали и повернулись лицом к вошедшим.
— Здравствуйте, девушки! — негромко сказала незнакомка.
— Здравствуйте! — довольно согласно ответили девочки.
Маша, быстро взглянув на Марину, сделала ей знак, Марина поняла — надо рапортовать.
— Бригада номер четыре в количестве тридцати восьми человек. Закончили устройство барака. Бригадир Воронова.
Девушка наклонила голову, поправила косы на затылке. Легкий румянец окрасил ее щеки. Оглянувшись на коменданта, она прошла на середину барака и сказала:
— Меня зовут Галина Владимировна, — и покраснела еще больше. — Я работаю здесь начальником культурно-воспитательной части.
— Ну, и что с того? — насмешливо прозвучал голос Гали Чайки. Все повернулись к ней. Маша нахмурилась, Марина вспыхнула от возмущения. Комендант сделал каменное лицо, но взгляд его не предвещал ничего хорошего. А Галина Владимировна совсем смутилась.
Галя Чайка стояла прямо, опустив руки. Неизменный черный вязаный платок свободно спускался с ее головы на плечи. В неярком свете высоко подвешенной лампочки глаза ее казались почти черными, а лицо — лишенным и тени румянца. Она спокойно смотрела на инспектора и, казалось, ждала, что та сейчас скажет.
— Как вас зовут? — неожиданно спросила Галина Владимировна и сделала шаг к Светловой.
— Тезки мы с вами, — после секундной паузы ответила Светлова. — Только вы — честная, а я — воровка.
Все смотрели на них. Девчонки, видимо ожидая какого-нибудь «номера», подошли ближе.
— Какая жалость! — вырвалось у Галины Владимировны. — Такая красавица… И неужели вы гордитесь тем, что воровка?
Чайка подняла опущенные руки и, взявшись за концы платка, скрестила их на груди.
— Гордиться мне нечем. Я говорю то, что есть. А красота моя мне не нужна. Возьмите ее себе, если вам своей не хватает, а мне дайте свободу. Если же вы такая жалостливая, то вместе с красотой возьмите себе мой срок. Мне недолго осталось — меньше года. И не заметите, как пролетит.
— Светлова! — строго окликнул ее комендант. — Не заговаривайся. Веди себя как положено.
Чайка, не удостаивая его взглядом, небрежно ответила:
— А что, если я не знаю, как у вас здесь положено? Да и знать не хочу!
В этот момент Маша Добрынина, довольно бесцеремонно отстранив коменданта, вышла вперед и направилась к Гале Светловой.
Почему-то в бараке стало очень тихо. Марина заметила, как Галя Чайка сделала легкое движение, словно желая отступить, и как еще большей бледностью покрылось ее чудесное лицо.
— Я могу тебе рассказать, как у нас здесь положено, — проговорила громко, на весь барак Маша Добрынина. — А для начала стань как следует. Поняла, Чайка? Или тебе понятнее растолковать надо?
Маша стояла спиной, лица ее Марина не видела, но зато глаза Гали Светловой еще много дней спустя после этой короткой сцены она не могла забыть. Сначала они гневно смотрели на стоявшую перед ней Добрынину, и казалось — девушка вот-вот поднимет руку и ударит Машу по лицу. Она даже подалась немного вперед, но пальцы ее по-прежнему держали концы платка. Добрынина сама приблизилась к Чайке почти вплотную, наклонилась к ней и сказала вполголоса что-то, чего никто не мог расслышать.
Тогда в глазах Галины мелькнул испуг, потом все вместе — боль, отчаяние, обида… Секунду она молча смотрела в лицо Маши, потом повернулась и почти выбежала из барака.
Все это произошло в течение какой-нибудь минуты. Когда Галя убежала, в бараке поднялся легкий шум. Рыженькая Лида Векша крикнула Маше:
— Что, Соловей, запродалась начальству?
Добрынина не ответила, вернулась назад и сказала Галине Владимировне:
— Пускай пойдет подумает.
— Почему она убежала? — встревоженно спросила Галина Владимировна. — Что вы ей сказали?
— Сказала, что было надо, — кивнула головой Маша. — Но только это нас двоих касается… Да вы, гражданка начальница, на наши дела внимания не обращайте. Нас сразу не поймешь…
Наступила пауза. Галина Владимировна нерешительно взглянула на коменданта.
— У кого есть какие заявления? — спросил он девушек. — Ну, насчет писем, свиданий и прочего? Можете писать на имя начальницы КВЧ и сдадите их бригадиру. Это — во-первых. А во-вторых, сегодня в клубе будет кино. Ваши скамейки налево, восьмой и девятый ряд. Приходите организованно — с бригадиром или вот с Машей Добрыниной.
Они ушли, и, как только закрылась дверь, несколько человек, в том числе и три подружки, подошли и остановились рядом с Машей.
— Много на себя берешь, Соловей! — сказала Векша. — Если ты завязала, то не имеешь право воровок учить… А то ведь здесь, говорят, Любка Беленькая где-то находится…
Маша заложила руки в карманы своих спортивных брюк, и глаза ее стали колючими и зеленоватыми, как у обозленной кошки.
— Любка Беленькая? — насмешливо спросила она. — Опоздали, крошки. От жизни отстали. Была Любка Беленькая, да почти вся вышла. А судить меня — завязала я или не завязала, это не ваше щенячье дело. Поняли? И давайте дышите спокойно — доктор велел.
Она обвела всех тяжелым, враждебным взглядом.
— Вы здесь кого из себя ставите? Перёд кем номера выкидываете? Перед ней, что ли? — она кивнула на Марину. — Так она вам через неделю сама будет номера выкидывать. Не смотрите, что фраерша. Вы что, себя воровками считаете? — она презрительно усмехнулась. — А ну, скажи хоть ты, — бесцеремонно ткнула она пальцем в Нину Рыбакову. — Скажи, давно ли воровать начала и за какие громкие дела сюда попала? Что молчишь? А хочешь, я расскажу?
В бараке глухо зашумели. Маша быстро повернулась туда, откуда явственно донеслись недовольные возгласы.
— Что? Не нравится? Ну, так вот, пацаночки. Пошкодничать вы еще здесь немного можете. — Маша произнесла фразу, которую Марина совершенно не поняла, хотя слова были знакомые, русские, но никакой связи между ними, казалось, не было. — Отведите себе душу, только знайте край, да не падайте. А если чуть что — на себя пеняйте. Я хоть и «перекинулась», но к начальнику за помощью не побегу — сама справлюсь. И даже вот она, бригадир ваша, не все будет знать. Ну, все. Кто хочет идти в кино, пусть приходит к клубу к восьми. Пойдем, бригадир, надо в контору списки сдать, а потом заглянем в
