зону. Там в цехах жужжат прялки-самопряхи, звенят спицы в руках вязальщиц, шуршит наждачная бумага, и мерно стучат ножные швейные машины. Две сельхозбригады заканчивают за зоной уборку картофеля. Веселая, разбитная бригадирша Варька Соколова, по кличке «Яблочко», раньше всех увела свою лесорубную бригаду в лес на заготовку дров.
К вечеру бригадиры подсчитают выработку, составят рапортички и сдадут их в контору. А на другой день на доске показателей будут написаны цифры. Меньше 110 процентов не вырабатывает ни одна бригада.
По вязанию варежек впереди идет Эльза Клейнтер — немка с Поволжья. Эльза — полная, золотоволосая, с ямочками на щеках. Не верится, что она отбывает срок наказания за убийство. Эльза задушила шелковым шарфиком свою подругу и соперницу. В лесу, на прогулке… Задушила и пришла заявлять в сельсовет.
Ей не поверили — голубые глаза немки смотрели ясно и безмятежно, словно она пришла сдавать на сливной пункт очередной удой молока. Когда Эльза рассказывала об убийстве, на розовых щеках ее, как всегда, появлялись нежнейшие ямочки и золотистые волосы обрамляли ее овальное личико светлым нимбом.
Эльза настаивала, чтобы представители власти как можно скорее поехали в лес вместе с нею. Когда ошеломленный председатель вместе с участковым милиционером прибыли на место происшествия и увидели зеленую поляну, где неподвижно вытянулось тело молодой девушки в голубом крепдешиновом платье и с розовым шарфиком на шее, они несколько минут стояли в оцепенении, подавленные страшным зрелищем, не в силах сказать ни слова.
А Эльза, указывая на гирлянды незабудок, заботливо уложенных вокруг трупа, разъяснила:
— Это я ее так красиво убрала. Потому что — никогда не забуду… — И синие глаза ее наполнились слезами.
Узнав, что место убийства сфотографировано, она долго упрашивала прокурора подарить ей фотокарточку «на вечную память».
Эльза умеет «поставить работу» в бригаде. У нее нет ни одной, кто бы не перевыполнял норму. В клубе ее бригада сидит на первой скамейке, в столовой получает обед вместе с лесорубами — как передовики производства. Но к ней в бригаду идут неохотно, особенно воровки. «Фашистка» — называют они ее и в глаза и за глаза, и кличка эта крепко пристала к ней, хотя никакого отношения к фашизму Эльза не имела. Иногда у этой светловолосой молодой женщины вдруг странно и страшно темнеют зрачки, и тогда взгляд ее трудно выдержать. Эльзу боятся, хотя она ни разу не повысила голос и ни разу не выругалась. Только взглянет стеклянным голубым взглядом, и человеку делается тошно.
На лагпункте капитана Белоненко три бригады по вязанию варежек. А сегодня утром Анна Владимировна записала на доску фамилию нового бригадира — «Воронова» — и поставила номер бригады — «4». Три дня против бригады № 4 на доске будет отмечено — «освоение», а потом…
— А потом?..
Марина закусывает губу и поглядывает в окно. Но около столовой и дальше, к баракам, так же тихо и пустынно, как и в помещениях. Все заключенные работают в цехах. В бараках остались только дневальные и старосты — хозобслуга.
Сегодня с первыми ударами рельса дежурная по лагпункту черноглазая Вишенка вошла в барак, куда перевели бригаду Вороновой, и крикнула: «Девушки, подъем! Вставайте!».
Марина проснулась задолго до сигнала — ее осторожно тронули за плечо. У койки стояла девушка, которую Марина уже встречала раньше. Девушка была похожа на Петера. Похожа так, что, пройди она по московским улицам, ее приняли бы за Франческу Гааль.
— Вставай, бригадир. Пойдем хлеб получать.
Вчера она подошла к Марине в конторе и сказала:
— Маша Соловей. Начальник назначил меня твоей помощницей. Я здесь давно и все знаю.
— Соловей? Капитан называл другую фамилию.
— Фамилия — Добрынина. А Соловьем прозвали за голос. Еще на воле, давным-давно. — Она усмехнулась: — Как бригадка-то?
Марина вздохнула:
— Трудно будет… Работать не хотят.
Маша смешно сморщила нос и презрительно усмехнулась:
— Ну, это они пустой номер тянут… Я тоже не хотела, а теперь вон инструктор по варежкам и еще куча разных специальностей. Ты особенно не переживай, дыши спокойно — доктор велел. Их надолго не хватит. Покуражатся, конечно, а там обломаются.
Она поправила телогрейку, наброшенную на плечи, и Марина увидела на левой руке выше локтя надпись: «Нет в жизни счастя». На пальцах правой руки шли кривые буквы: «М», «А», «Ш», «А». Марина подавила тяжелый вздох: и эта тоже из воровок! Перехватив взгляд своего бригадира, Маша слегка нахмурилась и сказала:
— На это не обращай внимания. Зашла когда-то дурь в голову, а теперь никуда не денешься.
Марина промолчала.
— Нам еще инструктора дали. — Маша застегнула телогрейку. — Пойдем, поможем ей вещи перетащить. Армяночка. Вартуш ее имя по-армянски. Мы ее Варей зовем. Из-за нее Эльза-фашистка чуть в изолятор не угодила, так ругалась с нарядчицей. Варя у нее в бригаде триста процентов давала.
Потом она добавила, что если они с Варей возьмутся, то за три дня свяжут варежек на целый взвод солдат.
— Но только пусть пацанки на это не рассчитывают. Мы за них работать не будем — меня капитан предупредил, чтобы не мудрить. Да я и сама понимаю, что к чему. Начни только за них ишачить, они тебе на голову сядут. Говорили они тебе, что им в лагере работать не положено?
— Говорили, что приехали сюда срок отбывать, а не работать.
— Ишь ты! — насмешливо протянула Маша. — Нахватались уже где-то… Это у ворья такой закон есть — не работать. Слышала?
— Слышала я эти разговорчики еще в тюрьме. Но только если не работать, то как же прожить? На воле, я понимаю, воровать можно было, а здесь?
— Ну, и здесь каждый по-своему устраивается, — неопределенно ответила Маша и переменила тему: — Хорошо, что эту бригадку скоро отправят в колонию, а то намучаемся мы с ними. Это хуже, чем взрослое ворье. Те хоть соображают, что к чему, а эти… — Маша махнула рукой, — ну как попугаи: твердят, а смысла не понимают. Так у них и сейчас получается: «Не будем работать!..» Будут, только сначала все жилы из нас вытянут.
Маша оказалась золотой помощницей. При переходе в новый барак Марине пришлось бы без нее туго. Попробуй расставь тридцать восемь коек, когда помогать никто не хочет! Но с Добрыниной шутки были плохи, и это сразу почувствовали все девчонки. Она с ними много не разговаривала: «Ты давай тащи одеяла, а ты вон с теми тремя пацанками расставляй койки. Да поживее и поменьше на меня оглядывайся. Мне с тобой ненькаться некогда!..» И так далее. Она получала в вещкаптерке новенькие, все одного цвета одеяла, сумела довести начхозчасти до того, что он заикаться начал, но разрешил взять со склада двадцать новеньких, еще пахнущих краской тумбочек и шесть кусков белого упаковочного материала. Маша заявила начхозу, что начальник приказал в бараке «малолеток» организовать уют и повесить на окна занавески.
При распределении мест вспыхнули ссоры: каждая хотела лежать подальше от двери и поближе к окнам. Но Маша и здесь не стала церемониться. «Твое место здесь, а твое — здесь, — командовала она. — И чтоб везде — морской порядок! Поняли?».
Марина с недоумением убедилась, что девчонки, видимо, все прекрасно поняли, потому что разместились без дальнейших возражений, и только Галя Чайка не подчинилась распоряжению Маши и заняла койку, заранее ею облюбованную. Маша словно не заметила этого. Впрочем, как убедилась Марина, новая ее помощница намеренно избегала обращаться непосредственно к Чайке. Ко всем другим она относилась с несколько подчеркнутым превосходством, и Марину удивляло, почему девчонки терпят этот тон?
— Они что — знают тебя, что ли? — улучив минутку, спросила она Машу.
