— Ты наедаешься, Мариша? — спросила Соня, устанавливая на поднос миски. — Я — нет… Мне все время есть хочется. А где взять? Ни попросить, ни заработать…
— Делай больше ста процентов — добавочный паек получишь. Мне тоже иногда есть хочется… Ну, так что же делать? На воле людям еще тяжелее. Знаешь, что в Ленинграде делается?
— Слышала… А ты, Маришка, пойди к начальнику, спроси: может, он меня в сельхозбригаду пустит. Там они картошку копают.
— Кончили уже…
— А до войны в лагерях, говорят, хорошо кормили, — продолжала Соня, — вон Маша Соловей рассказывает — хлеб не поедали. И ларек был, можно купить хоть сахара, хоть консервов. Селедку давали на ужин, так — представляешь! — на столах оставалась! А камса прямо в бочке стояла — бери сколь хочешь.
Они поставили поднос с мисками на широкий прилавок у раздаточного окна. Соня забарабанила пальцами по закрытому фанерой окошку. Дощечка отодвинулась.
— Чего вам? — спросила повариха.
«Эта небось не голодает», — с неприязнью подумала Марина, глядя на упитанное, розовое лицо поварихи.
— Миски принимайте. — Марина пододвинула поднос к окошку. И вдруг, бросив случайный взгляд в кухню, она увидела Гусеву. Та стояла вполуоборот к раздаточному окну у длинного, добела выскобленного стола и перекладывала что-то из большой эмалированной миски в начищенный котелок из белой жести. Отблеск огня от огромной плиты, заставленной такими же огромными баками, играл на котелке, окрашивая его в нежно-розовый цвет. И лицо старосты было тоже нежно-розовым, и светлые кудряшки тоже светились розовым, и вся она сейчас была такая благодушная, чистенькая, умиротворенная и казалась совсем молодой женщиной и даже хорошенькой. Но вот Гусева повернула голову и встретилась глазами с Мариной. Секунда — и глаза забегали.
— А я думала — все уже пообедали! — сказала она и быстро задвинула сияющий котелок за миску, — Ну, как работается? Как живется на новом месте?
Марина хотела отойти от окошка, но Гусева поспешно подошла с той стороны и, слегка отстранив повариху, наклонилась к Марине:
— Я тут иногда прихожу помогать… Хотите, вас устрою? Дело пустяковое — котлы почистить, помочь плиту растопить, ну и все такое… А за это повар покормит да еще с собой даст…
Марина отвернулась и вдруг увидела перед собой лицо Сони Синельниковой с жадно устремленными глазами туда, вглубь кухни, где на чистом столе блестела эмалированная миска.
— Знаете, — Марина посмотрела на Гусеву, — мне не надо. Хватает… А вот эту девушку — возьмите. Она работать умеет, помогать будет добросовестно.
— Ну что ж… — Гусева взглянула на повариху. — Катя, организуешь?
— Можно, — отозвалась повариха. — Пусть приходит вечером. Работы хватит. Санврач с куском марли во все углы тычется. Полы мыть умеешь?
— Умею! — радостно выдохнула Соня. — У нас дома песком скоблили… Дрова пилить, воду буду таскать.
— Дрова — не надо, — величественно сказала повариха. — Дрова дровоколы пилят. Хозобслуга. Только ты, бригадир, коменданту скажи. А мы не возражаем, — она кивнула головой и направилась к столу.
Соня не сводила глаз с поварихи, а у Марины сдавило горло от острой жалости к этой полуголодной девушке, готовой сделать все, что ей прикажет толстая, упитанная баба, неторопливыми движениями перекладывающая из большой кастрюли в деревянную миску успевшую загустеть кашу.
— Вот, — повариха вернулась к окну и протянула Соне миску. — Ешь пока… — И вдруг полные щеки ее задрожали, она шмыгнула носом. — Ешь, горемыка… — И, повернувшись к Марине, добавила: — Не могу смотреть… Сколько просила начальника — освободи от повара, пусти работать в цех. Душа, говорю, разрывается смотреть, как… — она махнула пухлой рукой. — Так ведь не отпускает. До меня их, поварих, человек восемь сменилось. Все тащат, все хапают. Хочешь, тебе дам?
Марина, красная от смущения и стыда, пробормотала, что нет, она не хочет, сыта…
— Врешь, — сказала повариха, но Марина торопливо отошла от раздачи, успев сказать Соне:
— Я пойду…
Вот тебе и ожиревшая баба! Ох, как мало же еще Марина знает людей, как не умеет разбираться в них!
«Вы еще ничего не знаете… Вот когда вам будет тридцать четыре, как мне…» Да что же это такое? Опять — его слова и его голос? Почему она теперь все время думает об этом человеке? Почему почти не вспоминает милую, родную тетю Дашу, заменившую ей мать? Куда отошла, отступила ее горькая тоска о любимом…
Марина замедлила шаги. О любимом… Что это такое — любить человека? Не тетю Дашу, не друга или приятеля, а другого, ранее незнакомого и до конца не узнанного человека? Знала ли Марина Олега? За что любила? Три месяца знакомства, посещение танцплощадки, теннисного корта, кино… Разговоры о книгах, о жизни… О какой жизни? Что знала она о жизни?
Кто-то осторожно дотронулся до ее плеча.
— Это я, — сказала Соня. — Ты чего вздрогнула? На вот… — она сунула в руки Марины что-то теплое, мягкое, круглое. — Пышка это. С больничного стола. Чего ты убежала? Тетя Катя еж расстроилась. Ешь пышку, теплая…
— Не надо, не надо мне… Зачем это ты?
— Думаешь — покупаю тебя? — Некрасивое лицо Сони опечалилось. — Это ведь тетя Катя… Я хотела тебе каши отнести, а она говорит: возьми вот пышку. Ты ешь, Мариша, не надо свою гордость показывать. Нехорошо отказываться, когда тебе человек кусок хлеба дает.
Марина поднесла пышку ко рту и откусила.
— Правда, как вкусно, — извиняющимся тоном сказала она. — Я тоже иногда очень хочу есть.
— Ты не получаешь посылок?
— Я написала домой, чтобы не смели присылать. Откуда там у нее могут быть посылки? Сама в госпитале работает.
— Мать?
— Нет, тетка. Она меня разыскала и взяла к себе из детдома.
Они подошли к цеху.
— Сегодня будет норма, — сказала вдруг Соня и искоса взглянула на Марину. Казалось, она хотела еще что-то добавить. Но Марина не заметила ни взгляда, ни нерешительного тона Синельниковой.
— Порядок, бригадир! — встретила ее Маша. — Считай! — и пододвинула к краю стола четыре пачки варежек, аккуратно перевязанных шерстяной ниткой. — Сорок штук.
— Сорок? Ты что, Маша? — Марина переводила взгляд со своей помощницы на варежки и обратно. — Это же почти пятьдесят процентов дневной выработки?
— Ну, так ведь уже полдня прошло! Что ты так смотришь на меня? А знаешь, сколько мы сегодня с Варей сделали?
— Сколько бы вы ни сделали — девочки не смогли связать до обеда по одной варежке.
— А вот и смогли! — лукаво улыбнулась Маша. — Знаешь, как в сказке — по щучьему велению, по моему хотению?! Не веришь, так считай сама.
— Что проверять? — вмешалась Вартуш. — Качество самое хорошее. Первый сорт варежки, я проверяла.
Марина пересчитала варежки, связанные в пачки. Сорок штук.
Она пожала плечами и недоуменно оглядела свою удивительную бригаду. Верно — по щучьему велению…
Девчонки были оживлены, перемигивались, пересмеивались, но каждая из них держала в руках спицы или крючок, и Марине оставалось только поверить своим глазам — сорок штук варежек действительно отличного качества лежали перед ней на столе.
— Ну, а теперь давай читай дальше, — сказала Маша. — На них внимания не обращай. Они уже
