огнетушителем. Место за барьером называлось, по старой памяти, курилкой. Сюда девчонки прибегали во время перерывов — поболтать, посмеяться, посплетничать.
Слабая лампочка в пятнадцать ватт — здесь их называли «четверть света» — скупо освещала середину помещения, в углах царил полумрак.
Марина потопала ногами, стряхивая снег с валенок, и, словно напуганная ее резкими движениями, лампочка замигала и погасла.
— Черт те что! — вполголоса пробормотала Марина. — Опять там что-то стряслось…
Она подумала о том, что в цехе сейчас остановились машины, — значит, будет простой, который неизвестно сколько времени продлится. Гул машин действительно замер, и в наступившей тишине Марина ясно услышала прерывистый вздох и всхлипывание.
— Кто здесь? — спросила она.
Лампочка слабо разгоралась, повиснув в темноте зловещей красной спиралью. Марина шагнула к барьеру и повторила свой вопрос.
— Это я… — слабо отозвались из угла. — Я это… Мышка…
— Клава? Чего это ты здесь сидишь, да еще, кажется, плачешь?
— Ведьма выгнала… — Клава опять всхлипнула. — Не пойду я больше в цех, пусть меня отсюда отправят… Чего она издевается? Я не виновата, что иголки сто раз ломаются. А она не верит, говорит, что я нарочно. Я говорю: попробуйте сядьте за машину и сломайте иголку нарочно. А она: марш с конвейера, садись отдельно, шей завязки. А машина — развалюха, ничего не шьет. Я на ней и полкроя не успела сделать, а она снова придирается: шить не умеешь, тебя надо в хозобслугу отправить, у столовки дрова пилить…
— Какие завязки? — удивилась Марина. — Где она их взяла?
— Какие… Которые для маскхалатов. Послала за ними в закройный. А зачем они нужны, когда мы кальсоны шьем. Это она всем назло.
Лампочка наконец разгорелась. Марина увидела Мышку, прижавшуюся спиной к бочке. Девочка сидела поджав под себя ноги и засунув руки в рукава телогрейки. В «раздевалке» было холодно, и Мышка, видно, успела продрогнуть.
Марина прошла за барьер и села рядом с нею.
— А что же Светлова молчала? Как можно снимать мотористку с ленты? Это ведь значит — сорвать график!
— А что ей до графика! Галька не молчала, она сказала, что мою операцию шить некому, так разве Ведьма что понимает? И все пацаны бросили работу…
— Как бросили? — ахнула Марина. — А график?!
Мышка еще глубже спрятала руки и шмыгнула носом.
— Черт знает что такое! — Марина встала. — Пошли в цех, там разберемся.
— Не пойду. — В голосе Клавы послышались упрямые ноты. — Не пойду, и все тут. Я сейчас к капитану пойду. Пусть он или меня отсюда убирает, или Ведьму.
— Не болтай! Поднимайся и идем, слышишь?
— Можешь сама идти, она там целых полчаса орала: «Где культорг, почему в цехе нет?» — Мышка подняла голову. — Знаешь, она что сказала? Что ты все время в кабинете начальника сидишь, потому и в цех не являешься. Галька ей говорит, что ты в клубе, с Галиной Владимировной стенгазету пишешь… Так разве она поймет русский язык? Ты ей хоть как доказывай, она все равно свое орать будет… У меня завязки никак не получаются… Что я их, шила, что ли? Я ей: не могу, а она мне — вон из цеха! Ведьма усатая… — Клава заплакала. — Правду Толька Рогов говорит, что Салтычиха она… удавлюсь я, век свободы не видать… Пусть тогда ей за меня срок дадут…
— Ну ладно, перестань… Не хочешь идти — сиди здесь, мерзни.
В это время дверь цеха распахнулась, девчонки толпой бросились к Клаве, не заметив впопыхах Марину.
— Идем, пацанки, к начальнику!
В цехе запоздало прозвенел звонок, извещающий конец работы.
— Издевается над людьми!
— Гнать ее из колонии!
— Темную ей устроить!
— Ти-и-ше! — крикнула Марина. — Вы что, с ума все посходили?
Стало немного тише, но из цеха подоспела новая группа девочек, и Марине пришлось еще раз повысить голос.
— Правда, чего зря кричать? — рассудительно произнес кто-то. — Она же в цехе — услышит.
— Ну и что? Пусть услышит! — сердито крикнула Лида Векша. — Будто она не знает, что мы все ее ненавидим… Голову ей надо снести!
Марина схватила ее за руку:
— Замолчи сейчас же! А вы все живо отправляйтесь и барак. Где Соня?
— Здесь я. — Синельникова протолкалась к Марине. — Ладно, ты не беспокойся. Я их сейчас отведу в барак. А ты, Мариша, пройди в цех. Там еще Анка Воропаева осталась, брак исправляет. А Чайка с Ведьмой режется… Ведьма ей слово, Чайка — два… Иди, Мариша, как бы там чего не вышло. Знаешь ведь Гальку…
Но Галя уже стояла в дверях. Все повернулись к ней. Она махнула рукой:
— Разве с ней договоришься… А, ты пришла? — увидела она Марину. — Риммочка Аркадьевна там рвет и мечет: где культорг? Можно подумать — влюблена она в тебя, минуты побыть не может, если тебя не видит.
— Факт, влюблена, — сказала Нина Рыбакова, хитро сощурив глаза. — Только не в культорга, а в начальника. Потому и бесится, как дикая кошка. А он на нее плевать хотел, наш капитан.
— Верно, — поддержала подругу Лида. — Нужна она ему, как собаке боковой карман. Дураку понятно, что ей замуж хочется. Она поэтому, Маришка, и к тебе придирается… Ревнует.
— Ну, хватит! Распустили языки! — Марина почувствовала, как вспыхнуло ее лицо. — Отправляйтесь в барак.
Она раздвинула стоящих плотной стеной девчонок и пошла к двери цеха.
— Смотри, как бы она тебе там глаза не выцарапала! — засмеялась ей вслед Рыбакова. — Анка Черная ведь на твою сторону не встанет. Одной там тебе придется отмахиваться.
Синельникова нерешительно окликнула Марину:
— Слышь, может, верно, я с тобой пойду?
Вокруг рассмеялись:
— А может, стрелка вызвать?
— Ничего, пацанки, если уже до дела дойдет, то придется скорую помощь вызывать — для Ведьмы!
— По прямому проводу из Москвы!
Подталкивая друг друга и продолжая зубоскалить по поводу влюбленности завпроизводством в начальника, девчонки наконец ушли из раздевалки. Марина осталась одна перед закрытой дверью цеха.
Предстоящее объяснение с Риммой Аркадьевной не обещало ничего хорошего. Последние дни Марине приходилось особенно трудно сдерживаться, выслушивая грубые, придирчивые замечания начальницы. Сколько раз она была готова ответить Римме Аркадьевне такой же грубостью, сколько раз намеревалась пойти к Белоненко и рассказать ему о ненормальном положении, которое рано или поздно отразится на работе цеха.
Но идти к капитану было нельзя. Конечно, и до него дошли слухи о том, что Римма Аркадьевна воспылала к нему нежными чувствами. Не стесняясь говорили в колонии и о том, что начальница производства ревнует капитана к культоргу. Если Марина начнет разговор с Белоненко об отношениях с Риммой Аркадьевной, то неизбежно придется коснуться истинной причины ее озлобленности и придирчивости.
Положение Марины становилось изо дня в день все тяжелее и двусмысленнее. Особенно трудно
