мне?
— Сама не знаю. Должно быть, это тебе следует прийти ко мне. А иначе как я могу быть уверена, что ты в самом деле меня имеешь в виду?
— Тебя ли я имею в виду? — повторил он. — Я имею в виду взаимопонимание, чувство уверенности, любовь… Я всю жизнь плутал, да и сейчас еще плутаю… Почему у нас не может быть, как тогда? — Он поднял голову. — Ты еще помнишь? Узнаёшь? «Он заплутался и не знал, куда идти… Но девочка стояла на дороге, она позвала его домой».
Она склонилась к нему, и он увидел, что ее губы шевелятся, она повторяла про себя эти слова. И тогда он взял ее руку и припал к ней лбом.
— А кто нынче позовет меня домой? Никого у меня нет, я один. Пусть я даже представляю себе цель, лежащую впереди: наше время — непроглядная чаща, в ней тысяча тропок, которые могут завести в топь.
Она не отняла у него руки, а свободной, правой, погладила его по голове.
— Когда я вошла к тебе, — сказала она, — и увидела у Феттера пистолет, я ничуть не испугалась. Я была уверена, что ты сильнее и, значит, я могу тебе помочь. — Она высвободила руку и откинула волосы со лба. — Я знаю, что хочу тебе сказать, только не умею выразить как следует. Ты должен быть сильнее не только Феттера! Будь сильнее самого себя!
Он долго сидел, обхватив голову руками. И наконец поднялся.
— Ладно, оставим пока этот разговор. Что же теперь будет? Меня исключат из школы и, значит, все было напрасно.
— И что ты тогда сделаешь? — спросила она со страхом.
— Начну сначала. Так или иначе, жизнь продолжается. Но это чертовски обидно, как раз перед выпускными экзаменами! А я бы хорошо сдал и заранее этим гордился. — Он встал. — Пожалуй, даже слишком.
— Ступай в прокуратуру, комната сто восемьдесят три. Они работают допоздна. — Она решилась поднять на него глаза. — А может, и мне пойти с тобой?
— Гундель, — сказал он, потрясенный, — ты в самом деле пошла бы?
Она кивнула.
— Я дам показания в твою пользу. Они наверняка мне поверят, если я скажу, что ты уже не такой, как прежде,
— Что же, я в самом деле стал другим?
— Да, Вернер, ты очень изменился.
— Но?… — подхватил он. — Сейчас последует какое-то «но»… — Он повернулся к двери. — Ну, да ладно, замнем для ясности! Я и сам все знаю. Спасибо, что захотела со мной пойти. Приличнее идти одному. Я заварил эту кашу и должен сам ее расхлебать.
Серое здание. Хольт шел длинными коридорами, он все явственнее слышал стук своего сердца, какие-то жилки лихорадочно бились у самого горла — дробь, выбиваемая страхом. Комната 183… Постучись, возьми себя в руки, ты уже сильно изменился, утвердись в этом! Хольт вошел. Он назвался секретарше, и его сразу же впустили.
Прокурор был пожилой человек лет пятидесяти. Он сидел за письменным столом и молча указал Хольту на стул. Хольт внимательно вгляделся в черты этого грубоватого, крепко сколоченного человека, пытаясь по малейшему движению лица определить, что его ждет. Но лицо оставалось неподвижным, непроницаемым и неприступным: преждевременно изрытое морщинами лицо, на котором жили одни глаза, цепкие глаза.
— Вы Вернер Хольт? — рука потянулась к папке, лежащей на столе. Но это была не та папка. Рука потянулась к телефонной трубке.
— Дело Феттера, пожалуйста!
Вот как! Значит, на него, на Хольта еще не заведено дело! Вошла секретарша с серой папкой. Прокурор полистал протоколы следствия, пробежал глазами, приковался к какому-то месту. Он читал долго. Потом перевел дыхание так глубоко, что это походило на вздох, взглянул Хольту в лицо и сказал:
— Стало быть, вы в декабре сорок пятого года продали обвиняемому Феттеру пять литров спирта, так называемого чистого спирта, и около тысячи таблеток медицинского препарата, именуемого альбуцидом? Это верно?
— Да, — сказал Хольт.
— Спирт и таблетки, — продолжал прокурор, — были вами в тот же день похищены из аптечки рядом с лабораторией вашего отца. Это верно?
— Да, — сказал Хольт.
— Хищение и спекуляция, — продолжал прокурор тем же деловитым тоном. Голос его упал. — Признаете ли вы себя виновным? — Он снял пиджак со стула и накинул на плечи. Хольт увидел на отвороте красный треугольник. Он потупился.
Было время, он хотел доказать Мюллеру, что решил всерьез начать новую жизнь, а между тем вот он сидит перед Мюллером и вынужден признать себя виновным. Опять он виновен перед Мюллером — хищение и спекуляция… А что он с того времени многое понял — это никого не касается, ведь для Мюллера идут в счет не слова, а дела.
— Я вас спрашиваю, признаете ли вы себя виновным?
— Да, — ответил Хольт.
— Что вы можете сказать в свое оправдание?
— Ничего.
Лицо прокурора осталось неподвижным, но глаза смотрели осуждающе.
— Всегда имеются облегчающие вину обстоятельства, — сказал он холодно. — Не советую вам отказываться от самозащиты, это ложная позиция.
Хольт молчал. И опять прокурор перевел дыхание, словно вздохнул.
— А как вы сейчас смотрите на свой поступок?
— Случай ясный: хищение и спекуляция. Простите, вас в самом деле интересует, как я смотрю на это сейчас?
На сей раз в каменном лице прокурора что-то сдвинулось. Прокурор был озадачен. Облокотясь о письменный стол, он вперился в Хольта испытующим, оценивающим взглядом.
— Да, меня в самом деле интересует, как вы сейчас на это смотрите. — И вдруг сорвался: — А что, по-вашему, меня интересует: параграфы, указы, статьи закона? — Он скрестил руки на груди: — Итак?
Ты стал другим, утвердись в этом!
— Все это для меня далекое прошлое, — начал Хольт, — такое далекое прошлое, что порой мне кажется, будто это был не я. Тот Хольт, что сидит перед вами, — я и сам еще не знаю, чего он стоит. Деклассированный отщепенец, морально расшатанная личность, мелкобуржуазный индивидуалист, все что угодно, и все же Хольт, сидящий перед вами, не способен на воровство, у него совсем другие заботы! Но оставим это! Ведь Хольт того времени и в самом деле украл. Для закона не имеет значения то, что сейчас он чувствует себя другим. Вины с него это не снимает. А потому всякие оправдания излишни.
— Вы, однако, чертовски самонадеянны, юноша, — сказал прокурор. Он откинулся на спинку стула, мускулы его лица расслабились, и стало видно, что оно совсем не каменное, а что он просто хорошо им владеет. Это был преждевременно состарившийся человек, каких Хольт немало встречал повсюду — по дороге в школу, на стройках, по субботам на расчистке развалин и в заводской котельной среди истопников…
— Расскажите по порядку, как все было…
И Хольт стал рассказывать. Прокурор слушал его, скрестив руки на груди.
Когда Хольт кончил, прокурор снова взял со стола дело Феттера и принялся внимательно его читать. А кончив, заговорил деловито, ни словом не касаясь исповеди Хольта.
— Решающий в этом деле вопрос, являются ли украденные вами медикаменты заводским имуществом или личной собственностью вашего отца, разъяснен удовлетворительно в том смысле, что это была собственность вашего отца. В таких случаях дело возбуждается по жалобе, пострадавшего. Ваш отец
