удержишь.
— А вот и они! — сказал Хеннинг.
Сестры рука об руку спустились по лестнице в просторный холл и подошли к трем приятелям.
— Что это вы сидите и скучаете? — спросила Гитта.
— Скучаем? Ничуть не бывало! — ответил за всех Хольт. — Мы тут вас обсуждали. Штефенхауз считает, что тот, кто женится на фрейлейн Ингрид, не оберется хлопот, ее трудно будет удержать на цепи.
— Ну, уж это вы слишком! — зарычал Штефенхауз.
Хеннинг злорадно ухмылялся. Гитта Тредеборн, склонив голову набок, внимательно посмотрела на Хольта, и на ее красивом лице проступило выражение скрытой неприязни. Что до Ингрид, то она расхохоталась, а потом напустилась на Штефенхауза:
— Это еще что за выдумки! Не беспокойтесь! Вам меньше чем кому-либо угрожает такая опасность.
Раздалось жестяное дребезжание тарелок, и музыканты ударили в смычки. Гитта Тредеборн обвела приятелей взглядом.
— Вы бы уж лучше танцевали, — бросила она с упреком.
— И то верно, — отозвался Хольт и склонился перед Ингрид.
Играли танго.
— Ай-ай, — сокрушалась Ингрид, — вам, собственно, следовало пригласить Гитту.
Хольт тряхнул головой:
— С вами — или ни с кем..
— Не выдумывайте! Вы не можете уклониться от обязательного тура с невестой.
— Нет, могу. Вот увидите, что могу.
— Это значит восстановить против себя Бергманов.
— Ну и что же? — беззаботно откликнулся Хольт.
Она посмотрела на него с удивлением.
— А ведь вас на это хватит. Но зачем это вам?
— Затем, что вы мне нравитесь… Ингрид, — сказал он и крепче привлек ее k себе. Он наблюдал за ней. Ингрид опустила глаза и, увлекаемая вихрем танца, зажмурилась и запрокинула голову.
Он повел ее в кабинет, усадил в кресло и сел рядом.
— Послушайте, что я вам скажу! — заявил он. — Я новичок в ваших краях. Хеннинг уверяет, что у вас здесь строгие нравы. Мне это все равно. Вы мне нравитесь. Почему я должен слушаться чьей-то указки? Ну как? Прав я или нет?
Она не отвечала. Однако от него не ускользнуло, что слушает она внимательно.
— А потому скажите начистоту — нравлюсь я вам? Если нравлюсь, там видно будет, что делать дальше. Если же нет, я выпью еще две-три рюмки коньяку и укачу домой. Скучать я могу и дома у матери. Так как же?
На лице Ингрид проступила легкая краска. Она напряженно думала, и он ее не торопил. Чем дольше он смотрел на девушку, тем больше она ему нравилась. Сегодня она распустила волосы, и ее пышные рыжеватые локоны рассыпались по плечам. Размышляя, она покусывала губу, и он видел ее ровные, влажные, чуть голубоватые зубы.
— Вы меня ставите в трудное положение, — сказала она наконец. — Мне… мне без вас будет скучно.
— Спасибо, этого достаточно, — сказал он. — А вас очень огорчит, если о нас немного посудачат?
— Нисколько. Да и вообще все это сильно преувеличено. Хеннинг изрядная дубина.
— А как же ваш отец?
— Ах, папа! — протянула она. — Папу я всегда могу обвести вокруг пальца.
— Тем лучше. Значит, договорились. — И он повел ее в музыкальную комнату.
Он танцевал с ней одной всю ночь.
Всем это бросилось в глаза. Очень скоро Гитта Тредеборн отвела сестру в сторону и принялась ее отчитывать. Ингрид только смеялась, и это повторялось не раз. От Хольта не укрылось, какие у сестер обостренные отношения. Он принес Ингрид вино и закуску. В перерывах между танцами они садились в угол и беседовали.
Штефенхауз, улучив удобную минуту, сострил:
— Что, попались, голубчик? — И добавил со вздохом: — Вы, видать, человек настроения! Вашей беспечности можно позавидовать.
Не в меру нагрузившийся жених сидел в гостиной, растрепанный, в измятой рубашке. Хеннинг еще до полуночи отвез молодых в Гамбург. Когда он вернулся во втором часу ночи, гости постарше уже разъехались, и только десятка полтора молодых людей в угаре веселья носились по комнатам. Все они охмелели, кто больше, кто меньше. Хольт оставался трезв, но не мешал Ингрид пить, и она была слегка навеселе — разгорячилась и шалила без удержу; потом он стал незаметно следить, чтоб ей больше не подливали.
К утру всем надоели танцы. Хеннинг на минуту подсел к Хольту и Ингрид. Он по-прежнему выказывал симпатию к Хольту.
— Эту лавочку скоро прикроют, а время еще детское. Давайте думать, что делать дальше. В довоенном Гамбурге мы опохмелялись бы весь завтрашний день до полуночи.
— Не хочу домой! — заявила Ингрид с упрямством капризного ребенка. — Давайте позавтракаем у вас.
Хеннинг не возражал.
— Это можно устроить. Я поговорю с Фредом. — И он поднялся.
Музыканты заиграли напоследок какой-то медленный вальс. Танцевали только Хольт и Ингрид. Пока Ингрид в чаду опьянения, усталости и влюбленности отдавалась танцу, Хольт торопливо соображал. Столовая была пуста, никого не было видно и в гостиной. Всеми покинутый зимний сад был погружен в темноту. В холле Штефенхауз, под дружный смех последних разъезжавшихся гостей, рассказывал анекдоты.
Хольт не стал дожидаться конца вальса. Он увел Ингрид в гостиную, а оттуда в зимний сад, где споткнулся о кадку с пальмой. Взяв Ингрид за плечи, он прижал ее к изразцовой стене и поцеловал. Она не противилась и ответила ему поцелуем. Он обнял ее одной рукой, а другую пропустил под локоны на затылке. Она обеими руками обвила его шею.
— Ступай вперед, я пойду следом, — сказал он.
Хольт видел в полумраке, как она поправляет волосы, слышал ее дыхание… А потом остался один.
Он закурил сигарету и помедлил несколько минут. Тут что-то не так! — думал он. У нее есть опыт. Он мысленно перебрал Хеннинга, Штефенхауза, а заодно и остальных. Впрочем, нет! Чем-нибудь они бы себя выдали. Хотя как знать!
Хольт не торопясь вошел в гостиную. Музыканты в смежной комнате укладывали инструменты. В открытую дверь он увидел Ингрид. Она смешалась с толпой слушателей, которые смеялись анекдотам Фреда. В кабинете, одна, сидела Гитта Тредеборн, она курила и в упор посмотрела на вошедшего Хольта.
Не заметить — значило бы оскорбить ее без всякой причины. Хольт подошел и спросил:
— Когда же мы двинемся отсюда?
— Когда Фред исчерпает свой запас анекдотов. Но почему вы не садитесь? Фред всегда находит простаков, еще не знакомых с его анекдотами. Кстати, они стары как мир, он заимствует их в сборнике «Солдатский юмор» из серии «Отдых фронтовика», год сорок второй. Мне показывали эту книжку. Юмора в ней ни на грош. — Она говорила равнодушным, усталым тоном, с неподвижным лицом, но во взгляде ее чувствовался вызов. — Юмора в ней ни на грош, — повторила она. — Юмор должен быть неожиданным, он
