насчитывавший 160000 тысяч жителей, мог похвастать не менее чем семью полноценными оперными театрами, не говоря уже о драматической сцене, где комедия дель арте постепенно уступила место более утонченным постановкам самого почитаемого драматурга Венеции, Карло Гольдони. В то столетие сотни, а возможно, и тысячи самых образованных жителей Европы каждый год стекались в этот город; не могли же все они заблуждаться.
В день Вознесения, в четверг, 3 мая 1722 года, когда дож Джованни Корнаро вступал на борт «Бучинторо», чтобы совершить ежегодную церемонию обручения с морем, он споткнулся, и шапочка corno слетела с его головы. Это происшествие позабавило публику, а вот сам дож очень огорчился, увидев в этом знак свыше. Джованни Корнаро скончался 12 августа, и похоронили его в семейной часовне в Сан Николо да Толентино. А 24 августа пост дожа занял его преемник, еще один Альвизе Мочениго, третий по счету, кто был удостоен этого великого звания.[312] Мочениго отличился в Далмации и как солдат, и как дипломат (в должности последнего он провел там два года) участвовал в длительных и запутанных дискуссиях по мелочным вопросам интерпретации, которые были неотъемлемой частью любого мирного соглашения с турками. В день своего вступления на пост дожа он сделал городу прелестный подарок — двух порфирных львов, в честь которых и названа площадь деи Леончини (Piazzetta dei Leoncini), расположенная к востоку от базилики Сан Марко. Эти львы радуют детишек Венеции более двухсот пятидесяти лет.
К этому времени Венеция приобрела тот самый вид, знакомый нам по картинам великих пейзажистов — Антонио Каналя, именуемого Каналетто, его преемника, Франческо Гуардини, его племянника Бернардо Беллотто и их последователей, а также мэтров этого жанра, таких как Петро Лонги и Доменико Тьеполо. Это был век великих путешествий — век, когда, по сути, появилось понятие туризма, когда не только английские дворяне, но и вся европейская аристократия время от времени появлялась во всех прекраснейших и восхитительных городах Италии. Также это был век карнавалов, которые Европа уже давно позабыла, обязательное наличие маски давало анонимность, о какой можно было только мечтать. Теперь Совет десяти, государственные обвинители и тайная полиция не наводили ужас, как это было в минувшем столетии. Одного примера будет достаточно: в 1718 году государственные обвинители держали на службе трех человек; по прошествии полувека эта цифра сократилась до одного. Между тем совершенно свободно устраивались азартные игры, ставки были высоки повсюду; прекраснейшие куртизанки, необычайно элегантные и на любой вкус, были готовы удовлетворить самых взыскательных и требовательных клиентов. А интеллектуалам предлагались книги, картины, скульптуры, которые можно было купить, посещение поражающих воображение церквей и дворцов, музыка и опера, которой Венеция славилась во всем цивилизованном мире.
К началу XVIII столетия центр венецианской музыкальной жизни переместился из Сан Марко, где за сто лет до этого жили оба органиста, Джованни Габриели и Клаудио Монтеверди, в четыре женских приюта для подкидышей — Пьету, Инкурабили, Мендиканти и Оспедальто. В первом из вышеперечисленных с 1703 года вплоть до своей кончины в 1741 году капельмейстером был Антонио Вивальди.[313] Во втором оркестром и хором руководил Бальдассаре Галуппи — увековеченный Браунингом, хотя его музыка теперь практически забыта.[314] Однако не все выдающиеся музыканты Венеции той эпохи занимались искусством профессионально. Томмазо Альбинони был состоятельным купцом, торгующим бумагой; Бернедетто Марчелло был адвокатом, членом кварантии и одновременно проведитором в Пуле.
Во всех областях искусства, за исключением музыки, ведущим коллекционером и знатоком был англичанин Джозеф Смит. Он обосновался в Венеции в 1700 году и прожил семьдесят лет в одной из самых знаменитых иностранных резиденций вплоть до своей кончины в возрасте восьмидесяти восьми лет. Последние 30 лет он жил во дворце на углу Большого канала и Рио деи Санти Апостоли, который был специально для него перестроен архитектором Антонио Визентини;[315] вскоре этот дворец стал сокровищницей, хранящей несметные и все растущие коллекции картин и скульптур, монет и медалей, рисунков и камей, книг и оттисков, владельцем которых был Джозеф Смит. Помимо частных коллекций, там всегда хранились работы его любимых мастеров — Антонио Каналетто, братьев Марко и Себастьяно Риччи, Франческо Дзукарелли и великолепные портреты Розальбы Каррьера, выполненные пастелью. Джозеф Смит являлся главным агентом и посредником между этими художниками и их покровителями среди английской знати. Каналетто был несомненным фаворитом; Джозеф Смит впервые познакомился с ним благодаря Визентини в начале 1720-хгодов. Всякий состоятельный гость из Англии страстно желал приобрести хотя бы одну картину с видом Венеции, чтобы сберечь в памяти этот город как одно из самых чудных событий своей жизни. И ни один другой художник не мог лучше Каналетто исполнить это желание. Поэтому Смит вскоре стал просто незаменимым для художников, равно как и для их покровителей. Именно благодаря ему почти все лучшие работы венецианских мастеров сейчас находятся в Англии — в Венеции едва ли сохранилось хоть одно полотно, — а десятилетнее пребывание Каналетто в Англии не прошло даром. Неудивительно, что когда он через некоторое время начал осваивать искусство гравюры, то посвятил свою единственную изданную коллекцию оттисков Джозефу Смиту.
Однако англичане в долгу перед консулом Смитом — британским консулом он был назначен в 1744 году. В 1762 году он продал все свои коллекции Георгу III за 20 000 фунтов стерлингов — «самое знаменательное приобретение английского короля-коллекционера, — пишет сэр Оливер Миллар, — с тех пор, как агент Карла I заключил удачную сделку в Мантуе в 1620 году». Через три года Георг добавит к своей потрясающей коллекции еще одну — полную библиотеку Джозефа Смита, которую он приобрел всю сразу за 10 000 фунтов стерлингов; теперь она составляет ядро Королевской библиотеки в Британском музее. Однако на этом сэр Джозеф Смит не прекратил коллекционирование; он тут же начал собирать новые сокровища. После его смерти в 1770 году продажа с аукциона одной только его новой библиотеки продлилась 13 дней.
Альвизе III Мочениго — которого иногда называют вторым именем, Себастьяно, чтобы как-то отличить от многочисленных тезок, — в 1732 году на посту дожа сменил 78-летний опытный дипломат Карло Руццини; через 3 года он умер, уступив трон Альвизе Пизани, члену семьи, которая к тому времени стала одной из самых богатых в Венеции; она владела не только огромным и роскошным палаццо Пизани в Сан- Стефано (теперь это музыкальная консерватория), но еще более внушительной виллой Пизани в Стра на берегу Бренты. Новый дож, который приходился братом тому самому Андреа Пизани, который отличился во время последнего этапа войны с Турцией, послужил двору королевы Анны в качестве венецианского посла. Альвизе Пизани поразил весь Лондон великолепием своей свиты; в день его выборов на пост дожа, 17 января 1735 года, несмотря на время года, он со своим семейством устроил трехдневные торжества, каких не бывало даже в Венеции. Арсеналетти, которые по традиции провозили его вокруг Пьяццы, приказали ехать помедленнее, чтобы было больше времени для раздачи щедрых даров. Три последующие ночи вся площадь освещалась на английский манер, с декорациями, которые менялись каждую ночь. А на третью ночь на каждой колонне здания Прокураций появились восковые свечи небывалых размеров, которые образовывали картинку с гербом Пизани, а под конец фасады базилики Сан Марко и церкви святого Джеминьяно[316] были залиты светом тысяч горящих факелов.
Но за блистательной роскошью внешнего великолепия Венеции Альвизе Пизани боролся, как и оба его предшественника, за то, чтобы сохранить видимость присутствия республики на международной арене. Задача отнюдь не из легких: в Европе бушевали сражения. Только в Италии стремительное угасание двух правящих домов — Фарнезе в Парме и Медичи в Тоскане — вызвало новое противостояние между Испанией и Австрией. Напряжение увеличивалось еще больше из-за споров относительно притязаний родича Людовика XV, Станислава Лещинского, на польский трон. К 1733 году большая часть Европы снова была втянута в войну. И несмотря на то, что к 1735 году мир с трудом был восстановлен, он продлился лишь шесть лет — до того, как Мария Терезия унаследовала право на австрийский трон после смерти своего отца, Карла VI. Это вновь вызвало вражду среди правителей Европы.
Венеции опять удалось сохранить нейтралитет, несмотря на потрясения в обществе, и успешно противостоять чудовищному давлению — дипломатическому, экономическому и даже военному, — когда ее пытались склонить на чью-либо сторону. Это было ее несомненным достижением, тем событием прошлого, о котором она вспоминает с позволительной гордостью. Вся Италия, за исключением Венеции, никогда еще не меняла свой облик так стремительно, как тогда. Венеция пока оставалась спокойным центром урагана и просто наблюдала за беспорядками. Это, несомненно, обошлось дорого. Армии противников могли
