К моему удивлению, по его сигналу в зал внесли хлеб, соль и небольшой зажженный факел. В зале раздались встревоженные голоса. Я не мог поверить своим глазам. Марленус взял хлеб в свои огромные руки и разломил его.
– Тебе отказано в хлебе, – жестко произнес он, бросая хлеб обратно на поднос.
Среди присутствующих послышались изумленные возгласы. Марленус взял солонку, поднял её и поставил обратно.
– Тебе отказано в соли, – сказал он.
– Нет! – раздались крики сотен голосов. – Не может быть!
Марленус, не сводя с меня глаз, взял факел, на конце которого плясал ярко-желтый язычок пламени, и, воткнув горящий конец факела в солонку, затушил его.
– Тебе отказано в огне, – бросил он.
В зале суда наступила полная тишина.
– Настоящим указом убара, – продолжал Марленус, – тебе предписывается покинуть город Ар до захода солнца и никогда не возвращаться сюда под страхом пытки и публичной казни.
Собравшиеся в зале, казалось, не могли поверить в реальность происходящего.
– Где девушка Велла? – в отчаянии спросил я.
– Удались с глаз моих! – вместо ответа бросил Марленус.
Я опустил ладонь на рукоять меча, не обнажая оружия, но этого простого жеста оказалось достаточно, чтобы сотни мечей вокруг меня тут же выскочили из ножен.
Я огляделся; в глазах у меня потемнело, все вокруг завертелось, казалось, стены огромного зала начали рушиться. Едва чувствуя пол под ногами, я выбрался из зала суда убара.
Вне себя от негодования я шел по переплетению коридоров. Черная ненависть переполняла все мое существо, сердце, казалось, готово было выскочить из груди от ярости.
Почему он так обошелся со мной? Такова была награда за все, что я сделал? Или Марленус, увидев Элизабет, нашел её столь прекрасной, что решил оставить её наложницей в своих Садах – одной из тех сотен рабынь для наслаждений, что могут годами дожидаться прикосновения убара или небрежного знака внимания с его стороны? Люди, подобные Марленусу, склонны, не задумываясь, брать себе то, что им нравится, – будь то человек или вещь. Могло ли случиться так, что он, воспользовавшись своим положением убара, присоединил и Элизабет к своим многочисленным рабыням? Сомнительная честь для нее!
Ненависть к убару этого города, которому я помог вернуться на трон, вздымалась во мне подобно раскаленной лаве, клокочущей в недрах вулкана.
Руки невольно сжимали рукоять меча.
Добравшись до двери своей комнаты, я ударом ноги распахнул её и остолбенел, увидев в ней девушку, которая испуганно обернулась и посмотрела на меня. Она была в короткой серой тунике государственной рабыни и в неизменном ошейнике, а на левой лодыжке у неё позвякивали прикрепленные к узкой серой полоске металла пять простых колокольчиков. В глазах девушки стояли слезы.
Я обнял Элизабет, чувствуя, что теперь уже никогда никуда не отпущу её. Мы оба плакали и осыпали друг друга поцелуями, и наши слезы смешивались на щеках и в волосах.
– Я люблю тебя, Тэрл! – сказала она.
– И я люблю тебя! – воскликнул я. – Люблю, моя Элизабет!
Не замеченный нами, в комнату вошел Хул. Он принес какие-то бумаги. В глазах его тоже стояли слезы.
Неловко потоптавшись в дверном проеме, он сказал:
– До захода солнца остался всего час.
Не выпуская Элизабет из своих рук, я оглянулся на него.
– Поблагодари от моего имени Марленуса, убара Ара.
Хул кивнул.
– Вчера вечером, – сказал он, – Марленус послал её к тебе завязывать сандалии и подавать вино, но ты даже не захотел на неё взглянуть.
Элизабет рассмеялась и прижалась к моему плечу.
– Мне отказано в хлебе, соли и огне, – повернулся я к ней.
Она кивнула.
– Да, вчера вечером Хул сказал мне, что все именно так и будет.
Я перевел взгляд на Хула.
– Почему он так поступил со мной? – спросил я. – Это недостойно великого убара.
– Ты забыл закон Домашнего Камня?
У меня перехватило дыхание.
– Изгнание лучше, чем пытки и казнь, – продолжал Хул.
– Я ничего не понимаю, – призналась Элизабет.
