развалины, и звездный корабль не погрузился бы так глубоко в землю. Почему твой народ не нашел сил опять подняться? Вы живете в грязных хижинах, боитесь всего, что отличается от вас, и не пытаетесь стать другими.
Лицо его потемнело, губы раскрылись, как будто он хотел обругать ее, и она чувствовала поднимающуюся в нем злобу. Затем его рука, сжимавшая спинку кресла, слегка расслабилась.
— Почему? — повторил он, как бы спрашивая самого себя.
Последовало долгое молчание. Его напряженный взгляд переходил от Элоссы к мертвому теперь экрану за ее спиной.
— Я никогда не задумывался, — тихо заговорил он уже без злобы. — Почему? — теперь он спрашивал экран. — Почему мы погрузились в грязь и остались в ней? Почему наш народ преклонил колени перед таким верховным правителем, как Галдор, который только и умеет, что набивать брюхо, да бегать за женщинами? Почему? — Его глаза вновь обратились к Элоссе. В них загорелся неистовый жар, как будто он хотел силой своей воли вырвать у нее ответ.
— Спроси раски, а не юртов, — ответила Эпосса.
— Нет! Юртов!
Она сделала ошибку, сфокусировав его внимание на себе. В нем еще была злоба, но уже не такая сильная.
— Что имеете вы, юрты? — он внимательно следил за ней, как бы предполагая, что она в любой момент может воспользоваться каким-то оружием. — Что вы имеете, чего нет у нас? Вы живете в пещерах и в шалашах и устроены не лучше, чем руг и саргон. Вы носите грубые одежды, в каких ходят наши полевые рабочие. У вас нет решительно ничего! Однако вы можете ходить среди нас, и никто, даже переполненный ненавистью, не поднимет на вас руки. Вы умеете плести чары. Значит, вы живете среди этих чар, юрт?
— Могли бы, но мы этого но делаем. Если кто-то один обманет себя, он погубит все. — Элосса еще никогда не разговаривала с раски, если не считать самых необходимых слов, например, при покупке пищи на каком-нибудь рынке, и теперь его слова смутили ее. Она оглянулась вокруг.
Здесь все было сделано юртами, теми юртами, что жили, как сказал Стэнс, в пещерах и хижинах гораздо более примитивных, чем жилища раски. Одежда на ней была выткана ею самой, грубая, почти бесцветная. Элосса, в сущности, никогда не глядела на себя и других, она принимала все, как часть жизни. Теперь же, увидев это как бы со стороны, она впервые задумалась. Их жизнь была нарочито суровой и унылой. Часть наказания?
Те же годы прошли и для юртов, и для раски. Как раски не вернули себе то, что потеряли, так и юрты пальцем не шевельнули, чтобы облегчить кару, наложенную на них. И обе расы будут так жить всегда?
— Обманывать себя? — Стэнс прервал ее мысли. — Что это за обман, юрт? Если мы, раски, говорим про себя о великих вещах, отнятых у нас, и о том, что нам нечего и думать снова подняться на такую высоту, — разве мы обманываем себя? Мы видим правду и не отмахиваемся от нее. А вы, юрты, пришедшие со звезд, из-за ошибки, сделанной давным-давно человеком вашей крови, так и будете вечно под наказанием?
Элосса глубоко вздохнула. Он бросал ей вызов. Возможно, юрты выиграли больше, получив высшее сознание. Но возможно также, что они приняли это как неожиданное благо. Теперь она, в свою очередь, задала вопрос:
— Задавался ли ты таким вопросом, Стэнс из Дома Филбура?
Он все еще хмурился, но уже не по поводу нее, как она догадывалась. Его захватила какая-то мысль, которой раньше у него не было.
— Нет, юрт.
Странно раздраженная формой его обращения, девушка перебила его:
— Меня зовут Элосса. А роды у нас ничего не значат.
Он изумленно посмотрел на нее.
— Я думал… у нас всегда считали… что юрты никогда не называют своих имен.
Настал ее черед удивляться. Ведь он сказал правду! Она не знала случая, чтобы юрт так свободно разговаривал с раски и они называли себя друг другу. Впрочем, раски всегда были готовы назвать себя и основателя их рода. Но сейчас ей казалось необходимым, чтобы он перестал называть ее «юрт», она знала, что у раски это слово почти ругательство.
— Да, — ответила она, — они не говорят своего имени постороннему.
— Но ведь я не из ваших кланов, — настаивал Стэнс.
— Я знаю. — Она прижала пальцы к вискам. — Я сбита с толку. Ты — нечто необычное.
Он кивнул.
— Да. По правилам юрт и раски должны враждовать… Я… раньше так и думал. А теперь — нет. — Его удивление было очень искренним. — В Кал-Хат-Тане был ужас, он вошел в меня, и я делал то, что он заставлял. Это был не я, однако какая-то часть меня приветствовала это. Теперь я могу только удивляться и смотреть на это как на часть тьмы, которая всегда лежала здесь. Я не прошу у тебя прощения, Элосса, — он чуть запнулся, произнося ее имя, — потому что мужчина, воспитанный для определенного задания, должен представлять его себе как можно лучше. Я частично не выполнил его, но я стоял там, где никто из моего рода не был. Я видел там, — он указал на экран, — истоки нашей ненависти, а также впервые увидел то, чего еще не могу понять, — наш недостаток, заставляющий нас оставаться теми, что мы есть, — грязными корчевщиками, не имеющими мечты. А есть иллюзорные блага, Элосса? Ваш народ выдумывает их в помощь себе. Но мне кажется, мечта может служить человеку лучше. Он должен иметь что-то кроме тупых мыслей, сконцентрированных только на нем самом и земле под его ногами… Вы, юрты, завоевали звезды. Вы не небесные дьяволы, как мы думали. Теперь я это знаю. Вы такие же люди, как и мы. Но вы видели сны о дальних путешествиях и жили, чтобы сделать их правдой? Где же теперь эта ваша мечта, Элосса? Неужели убита из-за вашего чувства греха и вины? А ты думала о чем-то, кроме себя и земли под собой?
— Мало, — быстро ответила она. — Правда, мы ищем цели во всех снах и мечтаниях, но не пользуемся ими, чтобы изменить нашу жизнь. На нас такие же цепи древнего страха и рока, как и на вас. Мы пользуемся нашим мозгом для накопления знаний, но в очень многом раски для нас чужие. А почему? Почему так должно быть? Сначала — потому что вы гнали и убивали нас, обезумев от катастрофы. Позднее, когда ваша мысленная сила изменилась, вы думали о нас не больше, чем о лесных зверях. Мы оба сейчас говорим правду. Разве это не так?
— Мы были и совсем беспомощными, как дети. Мы подчинялись любому вашему приказу, когда пересекали вашу тропу или каким-нибудь образом привлекали ваше внимание. Разве вы не видели, что, так обращаясь с нами, вы оживляли тени, рожденные в Кал-Хат-Тане?
Элосса признала логичность его слов. Боль за разрушенный город, появление из космоса такой расы, как юрты, разрушило их мышление и воссоздало его по новому образцу. Каким образом юрты стали надменными? Они замкнулись в своем высокомерии и свою добровольную ссылку считали искуплением. Но дела их были бесплодными, не приносили пользы.
Допустим, что сначала они не могли жить в мире с раски, допустим, что действия машин совершенно изменило их, но с течением времени они могли завязать контакты, повернуть свои таланты на пользу раски, вместо того чтобы ревниво охранять их и пользоваться высшим сознанием для ненужного учения. Их гордое мученичество было ошибкой. Элосса впервые увидела жизнь юртов такой, какой она была, и скорбела, что жизнь эта не пошла по-другому пути.
— Все это так, — печально сказала она. — Мы осуждали вас, и вы вправе были осуждать нас. Наказание необходимо, но есть другие формы исправления ошибок. Выбрав такую эгоистичную форму, мы этим лишь утверждали происходящее. Как мы не видели это? — закончила она.
— А почему мы тоже не видели, что лежим в пыли из-за того, что позволили прошлому похоронить нас? — подхватил он. — Мы не нуждались в юртах, чтобы построить все заново. Однако не нашлось человека, который заложил бы первый камень в основание. Мы тоже замкнулись в своей гордости, мы, из Дома Филбура, все время оглядывались в прошлое и думали лишь о мести тем, кто скинул нас с нашего трона. Мы были слепы и шли ощупью.
— А мы были слепы и даже не шли ощупью, — поддержала Элосса. — Да, у нас есть таланты, но мы мало пользуемся ими. Что могло бы вырасти здесь, если бы мы свободно пустили их ради дела жизни? —
