глазах родни? Нет, что-то во мне противилось такому исходу. Какая-то часть меня перетерпела эту тьму и боль, упрямо цепляясь за жизнь.
4
Всему приходит конец, и, когда стих оглушающий вой ветра, я очнулся, вынырнув из тьмы лишь для того, чтобы снова погрузиться в забытье, которого так жаждало мое напряженное и измученное тело. За краткие мгновения перед тем, как заснуть, я успел осознать только то, что я каким-то образом пережил бурю, которая легко уничтожила бы целый караван.
Наверное, мне опять снился сон — конечно, не мог же я на самом деле участвовать в том, что мне показалось таким отчетливым и настоящим. Там была комната, освещенная лампами, горевшими янтарным светом, как глаза огромных котов, и я словно бы стоял перед судьей, который имел надо мной власть такую же, как и эти внушающие трепет хозяева пустыни.
Я почувствовал движение, и в освещенное пространство вошли две женщины, которых я знал, — это были Равинга-кукольница и ее ученица. В руках Равинга несла очень осторожно, словно великую драгоценность, куклу, подобных которой я никогда прежде не видел. Искусство, с каким ее создали, было таково, что кукла была неотличима от человека, только маленького размера. Я присмотрелся и увидел, что это действительно человек и что этот человек — я сам.
Она подошла еще на два шага, подняла куклу, и ее испытующий взгляд скользил то по ней, то по мне, словно она желала удостовериться в сходстве каждой детали. Затем она кивнула и заговорила.
Но буря, наверное, и правда отняла у меня слух, поскольку, хотя ее губы и шевелились, я не слышал ни слова, даже не понимал, со мной она говорит или со своей спутницей. Девушка тоже подошла, и мне было ясно, что делает она это неохотно и все это происходит против ее воли. Но все же она подошла. Она протянула руки раскрытыми ладонями вверх, и Равинга положила куклу, которая была мной, ей в руки. Девушка склонила голову и показала кончик языка. Она коснулась языком лица куклы три раза, пока губы Равинги шевелились, как если бы она пела или говорила. Затем, словно по щелчку пальцев, они, светильники и вообще все это исчезло. Я открыл глаза.
Сорвав шарф, которым обвязал лицо, я увидел, что лежу в темноте, и, когда попытался пошевелиться, почувствовал, что придавлен чем-то тяжелым. Я испугался. Меня с моей жалкой защитой могло засыпать огромной кучей песка, и тогда я оказался бы замурован в этой пещере.
Когда я попытался убрать посох, закреплявший плащ изнутри, я почувствовал какое-то скольжение, вес стал легче, и я заторопился, желая как можно скорее высвободиться из того, что могло оказаться моей могилой.
Я выбрался в ночь. Зловещих облаков клубящегося песка нигде не было видно. Звезды светили как чистые лампы. Дрожа, неуклюже я поднялся на ноги, чтобы оглядеться по сторонам. Я провел руками по лицу, чтобы стряхнуть запекшуюся коркой пыль, и моя поврежденная кожа отозвалась болью.
Водоем! Там я найду не только пищу и влагу, но, несомненно, и те водоросли, которые используют для лечения ран.
И тут я почувствовал, что я здесь не один. Однако я взял себя в руки и огляделся по сторонам. Я не видел ничего, кроме скалы и стекающего по ней ручейками мелкого песка, пересыпающегося через обрыв, под которым лежал водоем, как могла бы струиться вода. Подобного я, правда, еще не видел, поскольку текущая вода для нас кажется чудом, в которое едва верится, хотя я слышал, что в Вапале такое бывает.
У меня есть дар, которым я очень дорожу, но который никогда не производил впечатления на моего отца, — я чувствую, когда что-то не в порядке. Меня охватило как раз такое чувство, и оно потянуло меня не к пруду, куда так стремилось мое тело, а к краю скального склона, где и находился его источник.
В ощущении была боль, такая сильная, что я даже поморщился, несмотря на собственную ободранную кожу. Боль с привкусом страха.
Я брел, пошатываясь, опираясь на посох, стараясь избегать забитых песком впадин, в которых неосторожный может сломать ногу. Затем я остановился, ясно ощутив запах. Мускусный запах песчаного кота с привкусом крови и начинающегося заражения. Раненый зверь? Но как он мог пережить бурю? И песчаный кот…
Рассказы об их свирепости и хитрости — часть наших легенд. Мы с уважением относимся к каждому, кто смог убить песчаного кота. Насколько нам известно, мира между нами быть не может.
И все же боль тяготила мою душу. Если животное тяжело ранено и страдает — может, лучше прекратить его мучения? Мне приходилось резать глотки верно служившим мне яксам, когда я находил их бьющимися в агонии после нападения крыс. Ни одно живое существо не должно умирать такой медленной и мучительной смертью.
Я дошел до окончания впадины, в которой лежал пруд. Запах песчаного кота становился все сильнее, но я по-прежнему не видел следа животного. И вдруг послышалось низкое рычание. Я обернулся и увидел темный проем под скальной аркой.
Держа посох обеими руками перед собой, готовый опередить любой бросок, я стал красться вперед. Совершенно непроизвольно я заговорил, словно повинуясь какому-то инстинкту, о котором прежде не знал ничего.
— Я пришел с миром, могучий… с миром… Затем я начал тихонько мурлыкать себе под нос, как обычно делал, когда лечил раненых животных из своего стада. Я давно заметил, что это, кажется, их успокаивает.
В темноте что-то зашевелилось. Мерцание песка помогало моему ночному зрению. Во впадине лежало мохнатое тело, и запах гноящихся ран был отвратителен. К ощущению исходящей от зверя боли добавилась еще и угроза и даже вызов…
Я попытался упорядочить собственные мысли, подавить все страхи, которые вызывал в моей душе этот зверь, и опустился на колени перед входом в пещеру.
— Великий, я пришел с помощью…
У меня есть дар, которым я очень дорожу, но который никогда не производил впечатления на моего отца, — я чувствую, когда что-то не в порядке. Меня охватило как раз такое чувство, и оно потянуло меня не к пруду, куда так стремилось мое тело, а к краю скального склона, где и находился его источник.
В ощущении была боль, такая сильная, что я даже поморщился, несмотря на собственную ободранную кожу. Боль с привкусом страха.
Я брел, пошатываясь, опираясь на посох, стараясь избегать забитых песком впадин, в которых неосторожный может сломать ногу. Затем я остановился, ясно ощутив запах. Мускусный запах песчаного кота с привкусом крови и начинающегося заражения. Раненый зверь? Но как он мог пережить бурю? И песчаный кот…
Рассказы об их свирепости и хитрости — часть наших легенд. Мы с уважением относимся к каждому, кто смог убить песчаного кота. Насколько нам известно, мира между нами быть не может.
И все же боль тяготила мою душу. Если животное тяжело ранено и страдает — может, лучше прекратить его мучения? Мне приходилось резать глотки верно служившим мне яксам, когда я находил их бьющимися в агонии после нападения крыс. Ни одно живое существо не должно умирать такой медленной и мучительной смертью.
Я дошел до окончания впадины, в которой лежал пруд. Запах песчаного кота становился все сильнее, но я по-прежнему не видел следа животного. И вдруг послышалось низкое рычание. Я обернулся и увидел темный проем под скальной аркой.
Держа посох обеими руками перед собой, готовый опередить любой бросок, я стал красться вперед. Совершенно непроизвольно я заговорил, словно повинуясь какому-то инстинкту, о котором прежде не знал ничего.
— Я пришел с миром, могучий… с миром… Затем я начал тихонько мурлыкать себе под нос, как обычно делал, когда лечил раненых животных из своего стада. Я давно заметил, что это, кажется, их успокаивает.
В темноте что-то зашевелилось. Мерцание песка помогало моему ночному зрению. Во впадине лежало мохнатое тело, и запах гноящихся ран был отвратителен. К ощущению исходящей от зверя боли добавилась еще и угроза и даже вызов…
Я попытался упорядочить собственные мысли, подавить все страхи, которые вызывал в моей душе этот
