— Имя? Что ж, это не так сложно… — Но тут сэр Джон уловил движение Раджа. — Ударение! — воскликнул он, в третий раз повторив свой жест. — Вы правы. Он должен был видеть это имя написанным на бумаге. Трактир, путешествие в переулок Синего якоря… Не было никакой возможности.
Петля, узел и веревка, уже сжимавшиеся вокруг шеи молодого человека, немного ослабли.
— В таком случае, — продолжал сэр Джон, — если они не встречались прежде, зачем Теобальду понадобилось изобретать такую клевету? — размышлял он вслух, — Здесь замешан кто-то еще, — сказал он.
— Как минимум один человек, — подтвердил Радж.
Возвращаясь в свой кабинет на Боу-стрит, сэр Джон продолжал обдумывать эту мысль. Дело Ламприера было трудным и серьезным, но вполне цельным. Безусловно, в нем были и противоречия, и сложности, но в самой своей основе оно было весьма однозначным. Сэру Джону необходимо было в это поверить. Ему было нужно одно-единственное подозрение, а не сотни. Он чувствовал, как дело ускользает у него из рук, пытаясь влиться в общее течение путаницы и туманных несообразностей. Беспорядок. Все может катиться к чертям, но сэр Джон страстно желал, чтобы это не коснулось дела Ламприера, а еще лучше — чтобы все остальное приобрело хотя бы некоторые черты этого дела.
Но в июне «все остальное» его не послушалось. Беспорядки в городе усилились. Казалось, будто летний зной прожигает дыры в самой ткани столичной жизни. Дети: они тонули, двое при купании в Темзе; они горели — когда вспыхнул магазин тканей на Юнион-стрит; они попадали под повозки — когда на ламбетской заставе перевернулся фургон; они кончали жизнь самоубийством, насмотревшись на повешения осужденных на Палтни-стрит; они падали замертво с проломленном черепом — всего лишь цветочный горшок, уроненный неосторожным слугой с третьего этажа на Бервик-стрит. Катастрофы: летний шторм размыл фундамент здания Службы измерений угля; появились трещины в мостовой на набережной Флит-ривер и на Леднхолл-стрит; за одну ночь в Уоппинге бесследно пропали целых четыре дома, причем без всякого урагана, землетрясения или извержения вулкана. Зато небольшое землетрясение в Норвуде поглотило два здания, а в Дептфорде смерч унес коттедж и четыре сарая, разметав повсюду их содержимое, и упавшая бочка убила человека. И помимо всего, конечности: лорд Четхэм поранил ногу пряжкой от туфли, и у него началась гангрена; в доке Белого Монаха море вынесло на берег женскую, судя по туфле, ногу, отрезанную до бедра: из бортовых иллюминаторов брига, стоявшего в Блэкуолле, торчали человеческие руки, и обнаружилось, что трюм корабля битком набит рабами, из которых более трехсот уже были мертвы, а шестидесяти отрубили руки, чтобы скрыть их существование; сэру Джону предоставили для осмотра один- единственный палец, не присовокупив к нему никаких объяснений.
Так прошел июнь и часть июля. Помимо всех этих событий в доках усугубился «трудовой конфликт», рабочие шелкоткацких фабрик продолжали выступать, жара все усиливалась, по суше и морем в столицу прибывали все новые недовольные, приходили донесения о новых агитаторах и чужеземных баламутах, слетавшихся в Лондон, словно мухи на гниющее мясо, и сэр Джон снова вспоминал старую ошибку (которую совершил не он), но самой большой неприятностью была даже не эта ошибка и даже не жара, а Фарина.
Итак, сэр Джон цеплялся за Ламприера как за единственную твердую почву в океане хаоса. Он бесконечно говорил о деле Ламприера с Раджем и миссис Филдинг, которая видела в этом нездоровое пристрастие и покупала ему успокоительные лекарства, пытаясь окольными путями выведать что-нибудь у мальчика-поводыря. А затем, десятого июля, даже эта последняя опора была выбита у него из-под ног, словно крепежные леса в подземном ходе, вырытом жителями осажденного города. Это произошло в тот момент, когда в кабинет сэра Джона вошел молодой человек, чей голос показался следователю смутно знакомым, который знал об убийствах и о Ламприере больше, чем сам сэр Джон, который назвался «закадычным другом» Ламприера, рассуждал об убийствах с удивительными подробностями и вышел из кабинета, так и не назвав своего имени. Имя его сэр Джон вспомнит лишь несколько часов спустя и поймет, что этот молодой человек был в числе тех, кто перевозил первую жертву от места убийства в Лондон на крыше кареты полгода назад. Естественно, это был Септимус.
Он пришел слишком поздно; слишком поздно для сэра Джона и слишком поздно для города. Сэр Джон сильно отставал, пока поводырь, лязгая цепью, вел его по Боу-стрит. Он отставал почти на месяц. Поводырь внезапно остановился.
— Что еще? — проворчал сэр Джон. Он надеялся, что сможет снять цепь и ошейник. С этой цепью они выглядели не очень-то красиво.
— Похороны, сэр, — ответил мальчик. Сэр Джон еще раз выругался.
— Катафалк пуст, — сказал он поводырю, очередной раз подкрепив свою репутацию ясновидца.
— Да, сэр, — ответил мальчик. — Но мы не можем перейти на другую сторону, сэр, из-за фургонов.
Сэр Джон стоял и слушал, как двадцать семь фургонов медленно проезжают мимо.
— Хороший мальчик, — сказал он. Пожалуй, можно будет снять цепь. Снова вернуться к веревке.
Когда фургоны проехали, сэр Джон и его поводырь пошли дальше. Сэр Джон думал о катафалке и на мгновение даже почувствовал укол совести за то, что не пришел на похороны. Потом он вспомнил о разговоре в мертвецкой, из-за которого опоздал. Эти две мысли слились в одну, и сэр Джон насладился мимолетным чувством спокойствия от одной маленькой определенности, которую породило это слияние. Убийство Джорджа Пеппарда, история Теобальда, Ламприер и эта чушь насчет старинного соглашения были такой безумной путаницей полуправд, с которой Алиса де Вир уж точно не согласилась бы иметь дело.
Дон-н-н!
Алиса де Вир, леди Брейтская, вдова покойного 11-го графа и мать 12-го, мирно скончалась во время инспекции дренажного проекта своего сына в пятницу, девятого июля, в три часа пополудни.
Дон-н-н!
Все попытки привести ее в чувство оказались бесплодными, и ее убитый горем сын Эдмунд стал готовиться к похоронам, которые должны будут состояться пятью днями позже в церкви Святой Анны на Дин-стрит.
Дон-н-н!
И вот, разослав извещения, заказав носильщиков и катафалк, Эдмунд де Вир стоял в церкви и слушал, как викарий, чей предшественник пятьдесят лет назад венчал покойную с графом де Виром, детально припоминал жизнь графини длиной в семьдесят два года. Рядом с графом стоял Джон Ламприер. Эти двое и составляли всех провожавших графиню в последний путь.
Викарий обращался к ним, стараясь не глядеть на пустые ряды, протянувшиеся у них за спинами. Кроме Ламприера, никто не посчитал нужным прийти на похороны.
Позже Ламприер сидел с графом в трактире на Бервик-стрит. Граф заказал стакан портера, потом еще один. Ламприер смотрел, как к Эдмунду возвращается самообладание и речь его становится четче с каждым глотком пива.
— Это произошло так внезапно, — сказал он. — Мы осматривали дренажную систему в западном выгоне.
— А-а-а, — отозвался Ламприер, припомнив этот проект, упоминавшийся при его единственной встрече с Алисой де Вир.
— Думаю, она была удивлена эффективностью. Или ее недостатком. Дыра в земле, кран… Не на что смотреть.
— Так это был дренажный проект? — Ламприер подался вперед, вспомнив черную руку, качавшуюся на фоне ночного неба, и сверкающую яму. — Это он и был?
— Да, — граф откинулся на спинку стула. — Я и сам ожидал большего. Мне обещали нечто большее. Вообще-то я сегодня зол на Септимуса по нескольким причинам.
— Септимус? А что он…
— Порекомендовал мне инженеров, представил их, дал гарантии. А теперь они бесследно исчезли. Впрочем, сейчас это едва ли имеет значение. Моя мать возражала против этой затеи с самого начала; у нее были свои слабости.
Ламприер молча переваривал новости о Септимусе.
— Она говорила о вас за несколько дней до смерти.
Ламприер снова поднял голову.
— Все те же навязчивые идеи. Тайное соглашение, четвертый граф, сказочное сокровище, спрятанное
